— Вот он, наш принц! — воскликнула она. — Вот
он, наследник, о котором так мечтал король!
Другие женщины лишь испуганно качали головами, пытаясь ее
успокоить. Они твердили, что произошло нечто невероятное и мне не бывать
наследником. Меж тем мать моя, метаясь на подушках, издавала горестные вопли,
призывая собственную свою мать, сестру и всех, кто когда-либо любил ее, и
сокрушаясь о том, что все они теперь с отвращением отвернутся от нее. Смерть —
единственное и желанное избавление, твердила она, рыдая. Не будь самоубийство
смертным грехом перед Господом, она покончила бы с собой.
Но каким образом мне выбраться из дворца, подумал я. Что
станется с матерью? Участь ее тревожила меня. Разумеется, она не любила меня,
считала свое дитя монстром, однако я не мог платить ей ненавистью. Я знал, кто
я такой, знал, где мне надлежит быть и какой удел мне предстоит. Мне было
открыто все. Я знал также, что мать моя несправедлива ко мне и я не заслужил
столь неприязненного отношения. Однако я не был способен выразить свои ощущения
словами или объяснить, на чем они основаны. Несмотря на отвращение, которое
выказывала ко мне мать, я хотел лишь одного: защитить ее.
Мы — я и все эти женщины — стояли в спальне, освещенной
множеством свечей, под низкими темными потолками. Повивальная бабка постепенно
успокоилась. Восторг, сиявший в ее глазах, потух. Теперь она разделяла общее
мнение: чудовищного выродка необходимо тайком убрать из дворца и уничтожить.
Уничтожить! Это слово было мне слишком хорошо знакомо. « Но
на этот раз все будет иначе, — решил я. — На этот раз я не намерен
сдаваться так легко. Я не дам себя уничтожить. Прежние уроки не прошли для меня
даром. И я во что бы то ни стало сохраню свою жизнь».
Но вот отворилась потайная дверь, и в опочивальню вошел мой
отец, Дуглас Доннелейт, рослый мужчина с длинными спутанными волосами. Одет он
был с подчеркнутой небрежностью, тем не менее внешность его несла на себе
очевидную печать благородства.
Все это время Дуглас находился во дворце и, получив тайную
весть от королевы, поспешил на ее зов. Когда он вошел в спальню и увидел меня,
лицо его выразило крайнюю степень изумления. Однако то был вовсе не ужас,
который я наблюдал на лицах окружавших меня женщин. В глазах моего отца я различил
проблеск родительских чувств, гордости — и даже благоговения.
— Так вот он, Эшлер, который рождается вновь и
вновь, — прошептал Дуглас.
Я заметил, что у него карие глаза и каштановые волосы.
Значит, внешне я пошел не только в свою несчастную мать, но и в отца.
Оказывается, мое имя — Эшлер! Я ощущал, как новость — а для меня это известие
было новостью — проникает в глубины моего сознания. Отец меж тем заключил меня
в объятия и покрыл поцелуями. Я чувствовал себя на вершине блаженства. Но
стоило мне взглянуть на убитую горем мать, как из глаз моих хлынули слезы.
— Отец, мне нельзя здесь находиться, — произнес
я. — Этот дворец мне враждебен. Мы должны покинуть его без промедления.
И тут я осознал, что более ничего не знаю ни о своем отце,
ни о себе самом. Но в то же время я, как уже было сказано, с рождения обладал
неким знанием. То было чрезвычайно странное знание, пришедшее неведомо откуда,
непоколебимое, существовавшее вечно.
Отец не нуждался в моих указаниях. Он тоже был встревожен.
Он знал, что нам следует бежать.
— Увы, нам придется проститься с королевой, — тихо
произнес он. — Проститься навсегда. Ее печальная участь предрешена.
Сказав это, Дуглас перекрестился и осенил мой лоб крестным
знамением. Потом, не тратя более времени на разговоры, он бросился к потайной
винтовой лестнице, увлекая меня за собой.
Через несколько минут мы выбрались из дворца и устремились к
крытой лодке, которая ожидала нас, покачиваясь на темных водах реки Темзы. Лишь
оказавшись на берегу, я вспомнил, что не успел попрощаться с матерью. Печаль и
горькие сожаления о том, что я родился в столь неподходящее время, в столь
опасном и враждебном мне месте, пронзили мою душу. Жестоким испытаниям, не
однажды выпадавшим на мою долю, предстояло начаться вновь. Помню, что
неизбежная борьба страшила меня и, будь у меня такая возможность, я предпочел
бы смерть. Неотрывно смотрел я на темную гладь реки, отравленной стоками
многонаселенного города Лондона, и жаждал, чтобы эта зловонная тьма поглотила
меня навсегда. Перед внутренним моим взором открылся темный бесконечный
туннель, из которого я вышел. Я жаждал вновь скрыться там. Слезы градом
катились из моих глаз.
Крепкая рука отца легла на мое плечо.
— Не плачь, Эшлер, — сказал он. — Все, что
тебя ожидает, предопределено Господом.
— Предопределено Господом? Но мать моя погибнет на
костре! Как может Бог желать этого? — воскликнул я.
Мне снова хотелось материнского молока. Хотелось ощутить
близость матери. Я горько сожалел о том, что не припал к ее груди напоследок,
прежде чем расстаться с ней навсегда. Мысль о том, что мать моя, подарившая мне
плоть, погибнет в языках беспощадного пламени, казалась мне невыносимой. Я
готов был умереть, лишь бы не думать об этом.
Таково было мое рождение, которое я описал вам, джентльмены,
без всяких прикрас и преувеличений. Таковы были мои первые часы, проведенные в
этом мире, полном тревог и опасностей. Доколе я пребывал во плоти, воспоминания
о них не изгладятся из моей памяти. Теперь картины далекого прошлого предстают
предо мной с изумительной отчетливостью, ибо я снова обрел плоть. Но имя Эшлер
ничего не говорит мне. Я не знаю и никогда не узнаю, кем в действительности был
Эшлер, — по ходу моего рассказа вы поймете почему.
Прошу, джентльмены, запомните мои слова. Отнеситесь к ним с
полным доверием. Повторяю, я ничего не знаю о святом, первоначально носившем
это имя.
В дальнейшем мне многое предстоит увидеть собственными
глазами. О многом мне будет рассказано. Я увижу изображение святого Эшлера на
витраже в соборе, что стоял в шотландских горах, в городе Доннелейт. Мне будет
открыто, что я — очередное его воплощение, святой Эшлер, «вновь явившийся в
этот мир».
Но, джентльмены, я обещал рассказывать лишь о том, что
хранит моя собственная память. О том, что я знаю и знал всегда.
Нам с отцом потребовалось немало дней и ночей, чтобы
добраться до Шотландии.