Гром и молния - читать онлайн книгу. Автор: Олег Языков cтр.№ 53

Это был крик души! Оба конструктора переглянулись и – рассмеялись!

Ага, смешно вам…

А мне плакать хочется.

* * *

Вечером, когда мы уже вернулись домой, во дворе я увидел знакомую машину. Перед ней, трогательно держа Капу за руку, стоял полковник Степанов.

– Иван Артемович! Здравствуйте!

– Здравствуйте, Виктор Михайлович, здравствуйте! Вот, прощаться приехал… Убываю на фронт, дивизию принимать. А «Молния» наша скоро отправится в Саратов, самолеты получать. Вот так-то. А тут приехал, а вас нет… Так я – к Капитолине Сергеевне… попрощаться.

Степанов робко глянул на Капу. Она смотрела на него, напрочь убитая неожиданной новостью. Эка, что творится-то! Полковник, Капа… Ну, дай-то бог…

– Прощайте, Иван Артемович! Удачи вам в делах и – быть живым! Еще увидимся, надеюсь.

Я улыбался, а на душе было тяжело. Еще одно расставание… еще одно.

Полковник обернулся к Капе и, склонившись, поцеловал ей руку. Потом посмотрел ей в глаза и резко обнял свою женщину, покрывая ее мокрые щеки поцелуями… В конце концов Капа совсем разрыдалась и убежала.

Уже открыв дверцу машины, Степанов обернулся ко мне.

– Да, не хотел говорить… В общем, так, Виктор. Наше представление на тебя, ну, наградной лист… нам завернули. Не прошел он. Вот так-то!

Я опешил, а он, довольный, улыбнулся.

– Не понимаешь? Ты представлен к награде вышестоящей инстанцией… и – к более высокой награде, Виктор! Ну – прощай! Удачи тебе!

Фыркнув клубом выхлопа, машина выкатилась со двора, я все стоял и стоял, глядя ей вслед…

Памятуя о том, что краткость – сестра таланта, но мачеха авторского гонорара, перейду сразу к следующей картине нашей эпопеи.

Как пишут в титрах голливудских блокбастеров – «Прошло несколько дней… Авиабаза Dust & Pepper, 08.15 АM. Поднималась кровавая заря… Старина Шварц поддернул подтяжки и проверил ширинку. В ней что-то торчало… Это был ствол его любимого «сорокапятикалиберного…»

Тут кто-то дал мне подзатыльник, я очнулся, увидел этот бред, ужаснулся и начал вновь…

Итак!

Прошло несколько дней. Точнее – полторы недели. На бетонке аэродрома «парадно-придворного» авиаполка, расположенного в Люберцах, стояла весьма куцая шеренга летного и наземного состава моей могучей воинской части. Начальник штаба эскадрильи капитан Рыбкин, увидев меня, подал команду: «Смир-р-рна! Равнение – на-алево! Товарищ майор…»

Далее пошли обычные армейские заклинания, грохот бубна, песни и пляски. Это называется «развод». Нет, не Пугачева уходит от своего мальчика… Развод – это… В общем – кто служил, тот знает, а кто не служил – тому и не надо…

Да-да, вы не ошиблись. За это время эскадрилья пополнилась кадрами, выросла в объеме личного состава и вверенной ему техники, получила в свое распоряжение целый этаж в казарме (с паровым отоплением, между прочим!), два автомобиля (один из них – знаменитый «Додж – три четверти») и целых два истребителя «Як-3»! Которые, как вы, наверное, и догадались, пригнали асы-орденоносцы и капитаны – товарищи Извольский и Кузьмичев. Да, Кузе недавно дали еще одну звездочку на погоны.

– Сейчас, – я взглянул на часы, – 08.30. Инженер! Забирай свою «темную силу» и веди их к самолетам. Продолжайте изучать вверенную вам технику… Летный состав – в учебный класс! Проверьте все, что надо взять с собой: тетради, карандаши, наставления. Учиться будем… Пятнадцать минут вам на перекур. Смир-р-рно! Вольно! Разойдись…

Я обернулся к НШ. Да-да, и начальник штаба у нас вот появился. Как он появился – это отдельный разговор, и речь в нем пойдет о полковнике В. Сталине… Не удалось мне, в общем, избежать этого приятного знакомства. Как мы познакомились? А дело было так…

* * *

С товарищем Сталиным, джуниором, конечно, я буквально столкнулся, когда осматривал помещения, выделенные нашей эскадрилье под проживание. Пока на этаже еще крутились люди из службы материально-технического снабжения полка, которых мы, собственно, и выжили с насиженного места. Но они уже заканчивали суетливо таскать свои бебехи на другой этаж. Было пыльно и мусорно, настроение никакое… Терпеть не могу переездов! Я вспомнил про оставленную в Москве студию и горько вздохнул.

В это время я открывал дверь кабинета, чтобы выйти в коридор.

«Бамс!»

Кто-то успел «поздороваться» с дверью. Точнее – не успел уклониться. По коридору понесся громкий мат. Ничего особенного – вдохновения маловато… Так и я могу, но стараюсь не прибегать…

– Что, бо-бо? – спросил я невысокого щуплого офицера, закрывая дверь.

– Майор! Трах-тарарах, тибидох, там-там! Да я тебя… – второй куплет, аналогично первому. – Да ты… – припев. – Да в душу твою мать!

Настроение было, как вы помните, никакое… Хамов я не люблю, совсем не люблю. Лишнюю матерщину – тоже. А когда все это выплескивается в мой адрес! Про мать я слушать далее не стал, оглянулся – коридор был пустой, сказал: «А ну, полковник, подвинься», вновь открыл дверь в большое пустое помещение и… дал этому щуплому такого леща, что он просто впорхнул в комнату.

Когда я увидел удивленное лицо полковника и его выпученные глаза, меня стали «терзать смутные подозрения», как прошепелявил когда-то актер Яковлев… Знакомое мальчишеское, нет, точнее – детское лицо… глаза… нос, припухшие губы. Вася! Вася-Василек! Полковник Сталин, битте-дритте! В памяти вдруг всплыла подсмотренная где-то в Сети фраза из служебной характеристики на Василия Сталина: «…имели место случаи рукоприкладства к подчиненным…» К подчиненным, значит… Ну-ну! А если к тебе, а? Рукоприкладство? Ну, будем знакомиться…

– Что замолчал, дристун? – Я наступил Васе на носок лакированного сапога и несильно толкнул его в грудь. Васек качнулся и сел на пятую точку. Отрогами Гималаев я навис над командиром 32-го, что ли, полка. Хотя – нет… Он же проштрафился. Сейчас он, по-моему, летчик-инструктор. – Ты на кого поскуливаешь, щенок, а? На боевого летчика? Героя Советского Союза?

Пацан, не ожидая такого мощного «наезда», испуганно молчал.

– Да у меня сбитых больше, чем у тебя зубов! А их у тебя сейчас станет намного меньше… – Я сжал кулак, резко поднес его к Васиному носу. Он откинулся и обреченно закрыл глаза. Но молчал… Я подождал, пока он их откроет, и щелкнул пальцем, сбивая у него с погона несуществующую пылинку.

Испуг был искренним. Он ничего не понимал – как это? Кто это с ним так? Почему? Зачем? Ребенок, избалованный, взбалмошный, капризный до «не хочу» ребенок, с расшатанными алкоголем нервами. То-то он все время стремился к обществу нормальных, крепких мужиков с твердым характером. К военным. Он старался подтянуться до их уровня, соответствовать им. Стать своим. Отсюда и мат, и водка, и дикие, но «истинно мужские», в его понимании, поступки. А так – человек он был мягкий, слабовольный. Как говорят – когда злой, когда добрый. Щедрый – готов снять и отдать понравившемуся ему человеку золотые часы. Любит принимать гостей, стол у него никогда не пустовал, всегда народу полно. Опять же – воевал, старался. Как говорили потом летчики, с кем он служил, Василий безоглядно бросался в бой, старался сбить, летчики, бывшие с ним на боевых заданиях, частенько снимали у него с хвоста немцев, стрелявших по его самолету. И еще говорили, что, помня о Якове, он в боевые вылеты не брал парашют. А это, знаете ли, поступок! Могу ли я его судить? Да и хочу ли? Не мое это дело, у него есть отец. Отец народов.