Провозвестник Тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Сезин cтр.№ 41

А проснулся я от жажды и переполнения мочевого пузыря. С трудом разлепил глаза. Ага, я не на Земле и не в узилище после каких-то непотребств, совершенных в пьяном виде. И никто меня не спросит про развалины часовни. А голова-то как болит… как будто голова только из боли сделана. А вставать надо, не то будут не развалины часовни, а рукотворное море. Встал и едва удержался на ногах – штормило, однако. Э, я тут не один. Значит, «на развалинах часовни» плавно трансформируется в «А ты же вчера обещал»… Ну, это не так страшно. Здесь за дебош суд быстрый и без заморочек. Убил или ранил – расстреляют, побузил – в штрафники. На столе недопитая бутылка и остатки закусок. Не, на фиг мне сейчас водка, разве что сблевать оттого побыстрее, но и так это сделать хочется. А есть ну совсем неохота. Так, надо искать, где здесь туалет, потому что если я стану тянуть, то у меня будет не только перепой, но и свинство. «А нудить на средину стола кепско и погано, и негоже есть». Э, а мозги просыпаются, раз цитаты из них вылезают. Надо вспоминать и остальное. Мозги помучились и выдали, что я в известном доме на Розы Люксембург, куда холостые люди могут привести особу женского пола и не заморачиваться мелкими житейскими вопросами.

В том числе и тем, в чем выйти в коридор к туалету. Хозяин для того вешает в номер халаты, за что ему отдельное спасибо. Даже если они медицинские, белые. Не, это один белый, а другой больше на кимоно похож. Его я даме оставлю, когда она тоже восстанет, а я пока белый возьму и поскачу, а то не выдержу, и все будет прямо здесь. Оно, конечно, убрать кому найдется, но будет гадко.

Ну вот, одна тайна бытия уже разгадана – что я вчера ел, – в трех сериях, с приправой из желудочного сока и желчи. Ничего, когда и рвет и поносит одновременно, куда хуже бывает. Либо сидишь с тазиком в руках, либо быстро меняешь ориентацию по отношению к «белому братцу». Бывало такое в студенческие времена, особенно когда закусишь какими-то гадкими рыбными консервами. И рыбы рвутся в реку Дон, а оттуда обратно в море. Успевай только рот раскрывать. Свершив все дела и почувствовав себя малость получше, я пошел в комнату дежурного и попросил чаю. Пока заспанный дежурный ходил на кухоньку и грел чай, я сидел у него на стуле и постепенно приходил в себя. Ага, время еще детское, семь тридцать, за окошком мелкий дождичек, голова и желудок болят, глаза на свет неприятно реагируют, мышцы устали, словно я не пил, а кирпичи таскал, но все как-то терпеть можно. Сразу было куда хреновее. Но опыт – великое дело. Когда знаешь, что потерпишь и все постепенно пройдет, – жить проще. И на душе чуть легче. О том, что превращаешься в адаптанта, уже не думается. Впрочем, о даме в номере как-то тоже. Значит, романа не будет. Все, что должно быть с нею, уже произошло.

А дальше я поволок чайник и сахарницу в номер, сдвинул вчерашние следы трапезы в сторону и стал пить чай. Чай постепенно осадил тяжесть в желудке, очистил голову, ну и пить стало меньше хотеться. Между делом вспоминал разные рассказы про бодун – как реальные, так и сказочные. И хихикал, вспоминая анекдот про лося, которому все не становилось лучше, хоть он все пил и пил из ручья. Дама все никак не просыпалась, несмотря на мои хихиканья и другие нарушения тишины. Она даже подхрапывать начала. Я начал ее припоминать – где-то встречал в коридорах власти. А вот где? Э, это пока недоступно. Вот что Надя ее зовут, кое-как припомнил.

Будить ее? Наверное, не надо. Ей необходимо переработать принятую водку, а это приятнее всего происходит во сне. Ну и проснувшаяся женщина с утра не всегда в форме, а после вчерашнего – особенно. Оттого не все должны ее такую видеть.

Потому я одеваюсь и пойду. А на столе оставлю телефон свой – захочет, позвонит. А если я для нее персонаж черной дыры, вызванной алкоголем, то не позвонит.

Оделся, вернул на даму сползшую простыню (она не проснулась) и вышел. Рассчитался с дежурным за чай и оставил ему денежку на такси для дамы, когда она проснется. Номер снят до двенадцати дня, время поспать ей будет.

Есть я не хочу, так что пойду в общежитие и спокойно отосплюсь там. Возможно, тоже до обеда. Так закончилась экспедиция к границам Тьмы, а завтра будет новый день и злоба его. Пока же подкручу одну деталь телефона – я нынче отдыхаю, справляйтесь без меня. А автомат почистить – ну, это вечером, когда отосплюсь. Сейчас нет никаких моральных сил.

Заснул я далеко за полночь. Когда – как-то поленился посмотреть. Судя по тому, как я со скрипом просыпался, – часа в три-четыре. Потому звонок будильника в восемь меня сильно не порадовал. Вообще мне знакомые, раньше жившие в Ленинграде, говорили, что в период белых ночей непривычному к ним человеку спать тяжело, а потому он чувствует себя не в своей тарелке. Ну а если у него с нервами непорядок, то еще хуже. Неврастенику этот период хуже всего. А я куда более больной, чем неврастеники. Так что…

Значит, из основной программы у меня сегодня вечером звонок от Елены Михайловны. А вот из необязательной программы – пока ничего. Но ездить за город мне как-то не хочется. Тогда сегодня посещу я пару кладбищ и самую старую часть города. Поизучал карту-схему. Не так далеко от меня, за Обводным каналом, находится Волково кладбище. Оно старое, и на нем есть Литераторские мостки. А насколько мне помнится, много живших тогда в Петербурге писателей болели туберкулезом. Нехорошее место Питер для туберкулезных больных по климату. Потому и советовали таким больным сменить климат: для богатых людей – юг Франции либо Италия, для тех, кто победнее, – Крым. Ну, если не насовсем, то хоть периодически там жить. Набрал чуток здоровья – и опять в столицу, гореть в огне болезни. Старшего брата Николая Второго, например, лечиться отвезли на Кавказ, в высокогорье. Только это не помогло. Вот и надо поглядеть, что отзовется в моей душе, когда пройдусь вдоль могил. Ведь помершие от туберкулеза литераторы несколько лет мучились, выкашливая свою жизнь вместе с легкими. И пытались остановить легочные кровотечения крепким раствором соли. А чем еще могли себе помочь бедные питерские литераторы? Кровотечения из каверн повторялись, и с кровью уходили остатки жизни. Некоторые умирали от «скоротечной чахотки» – несколько месяцев горели, и лихорадка их убивала. И они понимали, что обречены. Вот тот же Белинский почему и звался «неистовый Виссарион». А это тоже проявление болезни – лихорадочная попытка сделать побольше за оставшийся больному недолгий срок. Нервное нетерпение: некогда ждать, скорее, скорее, пока еще жив, еще одну статью, еще, а сил нет, а цензура мешает, тратя немногие твои оставшиеся дни на придирки….

Бывало и наоборот – человек становится вялым, апатичным, ничего не хочет: ни есть, ни лечиться, ибо тогда лечили либо сменой климата, либо усиленным питанием… А раз не ест, значит, не хочет выздороветь. Заживо умирает, ибо нет сил жить дальше. А ведь мне говорили научники, что мучительные смерти пролагают дорогу Тьме.

Вот и первое место. Я вчера подумал, что не пойду туда, но… придется.

Второе место – Пискаревское кладбище. Я вообще-то на нем был, когда еще школьником посетил город, но запомнилось мне оно мало. Это надо ехать через Неву, а там спросим.

Хватит сил на оба – хорошо. А будут еще силы – пройдусь вдоль старого города. Вообще, может, я зря буду мучиться, ходя по кладбищам? Ведь литератор помирал от чахотки где-то в доходном доме на Фонтанке, а тысячи блокадников в своих квартирах… На кладбище их привозили уже отмучившихся. Но ходил я по дворам-колодцам – и ничего. Хотя явно вдоль Загородного проспекта жили и те, кого сгубила здесь чахотка в девятнадцатом веке, и умерших в блокаду там хватало. Но ничего я не ощущал.