Ястреб халифа - читать онлайн книгу. Автор: Ксения Медведевич cтр.№ 26

Тарик, не обращая внимания на выклики и нарастающий гул, придержал затоптавшегося коня и невозмутимо осведомился:

– Кто позволил тебе покинуть строй, о неразумная скотина?

Войско ахнуло.

– Будешь следующим.

Взлетел в воздух желто-алый шелк, грохнули барабаны.

Ханаттани поволокли к деревьям несчастного отца, и палач отпустил локоть приговоренного – юноше пришлось подождать своей печальной очереди.

Увидев, кого палач оставил стоять на коленях на мокрой от росы траве, аль-Архами охнул, закрыл лицо рукавом, а потом вдруг с решительным лицом вновь шагнул к нерегилю. Загремели барабаны.

– Господин…

– Это опять ты? – В голосе нерегиля послышалась угроза.

– Я прошу тебя помиловать лучшего поэта аш-Шарийа.

И аль-Архами опустился на колени у копыт фыркающего и мотающего головой сиглави. Конь затоптался, когда поэт коснулся лбом травы и застыл в такой позе.

– Ты так мучаешься, мой друг, что я подумал: может, тебе легче разделить участь тех, кому сострадаешь?

Тарик улыбнулся, да так, что многие попрощались с опрометчивым ходатаем. В конце концов, милосердие должно ограничиваться благоразумием. Только глупец может не видеть, что пришел час мщения самийа, – сумеречник не выпустит трепыхающуюся меж клыков добычу.

Однако поэт, не раз просивший за друзей и родичей перед троном халифа, не двинулся с места и не поднял головы. Барабаны грохнули. Аль-Архами не пошевелился. Тарик сморщился и посмотрел в сторону осужденных. Их осталось двое – юноши в одинаковых белых накидках. Палачи подошли к ним, подняли с колен и повели к деревьям.

Нерегиль снова улыбнулся и перевел взгляд на аль-Архами:

– Лучший, говоришь?.. Ну пусть прочтет что-нибудь. Но смотри, поэт, – если ты соврал, я тебя добавлю к висельникам – для ровного счета.

За спиной самийа несколько тысяч человек замерли от ужаса. Аль-Архами, не изменившись в лице, распрямил спину и прижал ладони к груди в жесте благодарности.

– Правый, – сказал он каиду с платком.

Тот сделал знак палачу подвести осужденного. Юноша шел, высоко подняв непокрытую голову.

Палач поставил его на колени рядом с придворным поэтом. Молодой человек поднял глаза и выдержал взгляд самийа.

– Ты поэт?

– Всевышний рассудит, – пожал плечами юноша.

– Читай.

– Что тебе прочесть, господин? – спросил юноша так спокойно, словно стоял не между нерегилем и палачом, а среди друзей в собрании.

– Тебе виднее, – издевательски усмехнулся самийа.

Юноша на мгновение задумался и сказал:

Тебя в разлуке я вижу ясно глазами сердца.

Будь вечным счастье твое, как слезы моей тоски!

Я не стерпел бы сетей любовных от прочих женщин,

Но мне отрадны, мне драгоценны твои силки.

Подруга сердца, я рад, я счастлив, когда мы вместе.

А здесь горюю, где друг от друга мы далеки.

Тебе пишу я глубокой ночью – пусть не узнает

Никто на свете, что муки сердца столь глубоки.

Скорблю о милой, как о далеком волшебном рае,

Любовью дышит любое слово любой строки.

К тебе умчался б, но ведь не может военачальник

Покинуть тайно, любимой ради, свои полки.

К тебе пришел бы, к тебе прильнул бы, как на рассвете

Роса приходит к прекрасной розе на лепестки. [19]

Тарик долго молчал, и по лицу его ничего нельзя было прочесть. На поле перед падубовой рощей стало очень тихо, словно никого, кроме самийа и поэта, там и не было. Слышалось только, как глубоко в лесу угукает горлица. Потом самийа вдруг сказал:

– Мне… называли твое имя. Почитай еще.

– Что бы ты хотел услышать, о господин?

И Тарик ответил:

– Я знаю, что ты недавно написал стихи, которые никто из людей еще не слышал. Прочти их.

Юноша удивленно глянул на самийа, однако овладел собой и ответил:

– Как скажешь, господин.

А потом прочитал:

…Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного тела

Привет передай непременно!

Я западу тело доверил, востоку оставил я сердце —

И все, что для сердца священно.

От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,

Терзаюсь я нощно и денно.

Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,

Мы встречи дождемся смиренно. [20]

Закончив чтение, юноша ахнул – он только что понял, как его стихи должны были отозваться в сердце Тарика. Стоявший рядом на коленях аль-Архами побледнел от ужаса. Меж тем нерегиль сидел в седле неподвижно, и по лицу его тенями бежали мысли, не доступные разуму смертных.

– Мой друг был прав, – наконец сказал Тарик. – Ты выразил в четырех бейтах все, что я не смог сказать, исписывая свиток за свитком поэтическим мусором. Мой друг считает тебя лучшим поэтом среди ашшаритов, о Мунзир ибн Хакам из рода Курайш. Ты свободен. Освободите также и того человека, – Тарик кивнул в сторону последнего осужденного. – Я побежден.

И, сказав эти загадочные слова, самийа тронул коня. Но Мунзир ибн Хакам, которому уже развязали руки, взялся за повод серого жеребца Тарика и спросил:

– Господин, откуда тебе стало известно об этой поэме? Я не показывал ее никому, даже брату! – И юноша кивнул в сторону деревьев, куда уже дошло известие о помиловании.

– Мне сказал о ней один знакомый, с которым я часто играю в шахматы. Он нашел ее среди бумаг в твоем ларце для писем, – ответил Тарик.

– Но как твой знакомый проник в мой дом? – удивился поэт.

– Через окно, на котором ты поленился поставить печать, защищающую от джиннов пустыни, – усмехнулся самийа.

Юноша разинул рот от изумления, а Тарик добавил:

– Будешь проезжать через плоскогорье Мухсина – повернись к северу и позови Имруулькайса. Силат будут рады принять тебя в своем городе, о Мунзир ибн Хакам – поэт милостью Божией.

Аммар выслушал вести о поражении джунгар и об… упорядочивании ослушавшихся отрядов, не изменившись в лице. Общение с нерегилем все более напоминало охоту с огромной прирученной рысью: отпустишь сворку сильнее – зверь того и гляди проволочет тебя по кустарникам, скакнув за добычей. Накрутишь ремень на кулак – будет рваться, задыхаясь в ошейнике. Впрочем, не сам ли халиф сказал нерегилю: «Я даю тебе право казнить и миловать»? Хотя Аммар не ожидал, что самийа умудрится казнить сыновей самых знатных родов халифата – и помиловать простого сотника из захудалой боковой ветви Курейшитов.