Прощание Зельба - читать онлайн книгу. Автор: Бернхард Шлинк cтр.№ 44

Но потом негласный компаньон начал вызывать интерес. У него появилось лицо — не в переносном, а в совершенно конкретном смысле. Лицо с выпуклым лбом, большими ушами и глазами навыкате. Да вы и сами его узнаете.

Я показал им портрет Лабана.

— Черт побери! — сказал Филипп.

— Веллер и Велькер вели себя сравнительно порядочно. Они финансово помогли внучатому племяннику негласного компаньона встать на ноги в Лондоне и позаботились о том, чтобы внучатая племянница, которая не смогла вовремя сбежать из Германии, получила новые документы на имя фрау Самарин. Когда она умерла, они не бросили на произвол судьбы ее ребенка. Но поскольку родился он Грегором Самариным, они и воспитали его как Грегора Самарина. Внучатый племянник умер в Лондоне, внучатая племянница Урсула Брок пропала. Негласная доля окончательно осиротела.

— А какого она была размера?

— Точно не знаю. Когда Лабан вкладывал деньги, их было столько же, сколько у Веллера с Велькером. В тот момент банк находился на грани банкротства. Как подвести итог спустя столько лет, понятия не имею. Я ведь не экономист и не бухгалтер.

— А какое отношение имеет к этому Шулер?

— Раньше Шулер был учителем Велькера и Самарина, а позже стал архивариусом банка. Когда я при нем упомянул, что интересуюсь негласным компаньоном и должен установить его личность, у него взыграло честолюбие. Он хотел доказать, что лучше разбирается в таких делах, что его одного вполне достаточно и что я ему не нужен. Он рылся в документах банка, пока не наткнулся на находку. Вот паспорт внучатой племянницы Лабана.

Жена Нэгельсбаха повертела его в руках.

— А откуда старик знал, что Урсула Брок — внучатая племянница Лабана? И откуда ему стало известно, что она мать Самарина?

— Он сам помнил ее как фрау Самарин, мать Грегора, к тому же паспорт Урсулы Брок мог находиться только в бумагах, относящихся к негласному компаньону. Не исключаю, что кроме паспорта он нашел и другие документы, которых мне не отдал. Кстати, он обнаружил и принес мне еще кое-что: деньги, которые были предназначены для отмывания в банке. Из-за денег я не сразу обнаружил паспорт. Я представлял себе дело так, что Шулер угрожал Самарину, обещал рассказать про отмывание денег, тем самым подписав себе смертный приговор. На самом же деле он подписал себе смертный приговор, рассказав все Велькеру. После этого Велькер подменил Шулеру таблетки.

Это могло и не привести к смерти. Но попытаться стоило. Если выйдет, то Шулер незаметно сойдет со сцены, если нет, будет время для второй попытки. Время не поджимало Велькера, он знал, насколько лоялен к нему Шулер, и понимал, что тот не кинется к Самарину со всех ног. Все получилось. Шулеру стало плохо, у него начался приступ, и он врезался в дерево. Заметив, что он чувствует себя все хуже и хуже, он смутно заподозрил что-то неладное, и на всякий случай принес мне свои находки — деньги и паспорт.

— Таблетки от давления… Я сам ипохондрик, Рени тоже, так что я интересуюсь медициной. Но я понятия не имею, как убить человека лекарством от давления.

Филипп объяснил:

— Убить нельзя. Но если человек принимает катапрезан и неожиданно перестает это делать, у него может начаться помутнение сознания. Остается только выяснить, откуда Велькер мог знать, что…

— Он изучал медицину. Окончив университет, пожертвовал медициной ради банка.

— А потом?

— После смерти Шулера? Вы и сами знаете. Велькер застрелил Самарина и заставил нас поверить, что совершил это в приступе тоски, ярости и страдания. На самом деле он сделал это недрогнувшей рукой, абсолютно хладнокровно. Он хотел избавиться от Самарина, который оказался потомком негласного компаньона, хотел избавиться от бессловесного помощника, который вдруг вздумал высказывать собственное мнение и принимать решения, от человека с опасными связями, который его шантажировал, от дельца с полезными знакомствами, который стоял у него на пути.

Некоторое время мы сидели молча. Потом Филипп спросил:

— А зачем ты все это нам рассказываешь?

— Разве вам не интересно?

— Почему же, интересно. Но если бы ты ничего мне не рассказал, я бы, честно говоря, не расстроился.

Видимо, я посмотрел на Филиппа как на полоумного.

— Не пойми меня неправильно, Герд. Я человек практический. Меня интересуют вещи, которым можно найти конкретное применение. Операция на сердце, ремонт яхты, разведение цветов, счастье Фюрузан. — Он накрыл ее руку своей и посмотрел на нее взглядом столь преданным, что все засмеялись.

— Мы же не можем сидеть сложа руки! Мы в это дело впутались, помогая Велькеру, а Самарина… Если бы не мы, Самарин был бы жив! — Я никак не мог понять Филиппа. — Не ты ли говорил, что мир, про который мы тогда думали, что это мир Самарина, и про который мы теперь знаем, что это мир Велькера, — это не твой мир и что ты не хочешь отдавать свой мир без боя? Разве что-то с тех пор изменилось?

— Тогда было совсем другое. Тогда мы думали, что Велькеру грозит опасность, и хотели ему помочь. А теперь кому ты хочешь помочь? Кому грозит опасность? Никому. А насчет мира… Наверное, тогда многое было сказано для красного словца. Я имел в виду исключительно опасность и помощь.

Фрау Нэгельсбах посмотрела на меня испытующе:

— Не так давно вы были против того, чтобы…

— Нет, я был не против. Только хотел, чтобы ваш муж и Филипп приняли общее решение. Для них обоих возможные последствия были гораздо серьезнее, чем для меня.

— Вообще-то, договор с частной клиникой у меня в кармане. Но что будет, если поднимется шум… — Филипп покачал головой.

— Знаете, господин Зельб, боюсь, что мы упустили нужный момент, если таковой вообще существовал. Тогда все делалось бы по свежим следам, да и мы были бы хорошими свидетелями. А сегодня мы свидетели плохие. Почему мы так долго молчали? Почему теперь вдруг заговорили? Кроме того, было темно, мы не видели, как стрелял Велькер, на орудии преступления нет отпечатков, и Велькер будет все отрицать. С убийством Шулера все обстоит еще более бесперспективно. Возможно, прокурору удастся зацепиться за отмывание денег. Но и то если повезет.

Никто ничего не говорил, молчание становилось красноречивым, все ждали, чтобы я официально закрыл тему. Чтобы оставил их в покое. А я не мог.

— Но ведь мы знаем, что на его совести два убийства! И нам на это наплевать? Это ни к чему нас не обязывает?

Нэгельсбах покачал головой:

— Вы когда-нибудь слышали о презумпции невиновности? Если невозможно изобличить Велькера, то его невозможно изобличить. Вот так.

— Но мы…

— Мы? Нужно было сразу идти в полицию. Мы этого не сделали, а теперь поздно. Помните, что я тогда сказал? Как вам в голову могла прийти мысль, что я приму участие в акте самосуда!

Теперь молчание стало гнетущим. Наконец Филипп не выдержал: