– Я видел вервольфа, – шептал молодой ремесленник, – в окошко видел, богом клянусь. Он вышел из дома герра Кейнеке, ну, того, который ни с кем никогда не здоровается. Я давно подозревал, что это он – оборотень. Не может истинный христианин не желать людям доброго дня…
– Это я вервольф, – заявлял изможденный нищий, городской дурачок по прозвищу Пфенниг. – Я не могу не убивать. Во мне живет волк, да-да, под этой кожей, там, внутри, волчья шкура. По ночам меня выворачивает наизнанку, из человека вылезает зверь…
Из пыточной день и ночь доносились вопли – теперь Инститорису было чем заняться. Арестована была и нелюбимая кошками фрау Шламм, и малообщительный герр Кейнеке, и конечно донесший сам на себя Пфенниг. С последнего Инститорис приказал снять кожу, дабы посмотреть, действительно ли под ней волчья шкура. Не найдя ничего, в поисках вервольфа распорядился отрубить несчастному сумасшедшему руки и ноги, потом вспороть живот. К тому моменту как невиновность дурачка была доказана, он успел умереть от болевого шока и потери крови.
Равенсбург пропах дымом костров – сжигали обвиненных в оборотничестве и трупы жертв вервольфа. А чудовище все пировало.
В народе копилось глухое недовольство. Ни власти, ни церковь не могли защитить женщин и детей. А уж после того как в доме доктора Ханна кто-то вырезал целый отряд воинов Христовых, люди и вовсе перестали им доверять: какой прок от солдат, которые даже за себя постоять не могут? Куда им до вервольфа?
Воины Христовы по-прежнему хватали ведьм и колдунов, только теперь инквизиторов интересовали не их полеты на шабаши и не поедание младенцев – у каждого под пытками требовали сознаться, не обращается ли он в волка и не накладывал ли на кого проклятие обращения. Все как один сознавались и отправлялись на костер. Но колдуны умирали, а вервольф убивал и убивал.
Дан не знал, как к этому относиться. С одной стороны, казненные не были невинными людьми, они жрали детей, приносили человеческие жертвы, наводили порчу. С другой – их сжигали за чужие преступления.
– Будь каждый сожженный оборотнем, по Равенсбургу бегала бы огромная стая вервольфов, – смеялся Андреас. – И я с ними…
* * *
– Клинок… смотрите, Клинок инквизиции…
Горожане перешептывались, украдкой показывали друг другу на Дана. Мужчины и женщины вежливо кланялись, молодые девушки, позабыв о страхе, лукаво поглядывали на него, пряча ласковые улыбки. Он стал уже привыкать к такому повышенному вниманию, хотя иногда это мешало – хотя бы искать Настю. Как тут вглядываться в девиц, если каждая принимает интерес на свой счет? Пользуясь своим положением, Дан по вечерам методично обходил дома Равенсбурга, стараясь поговорить с каждой женщиной и девушкой. Пока Насти нигде не обнаружилось. Заодно он искал и Сенкевича, и тоже пока безрезультатно.
– Возьми, добрый господин, – подошла молодая женщина, протянула глиняный кувшин, – козье молоко.
Дан было отказался, но лицо дарительницы выразило такое отчаяние, что пришлось взять. Чуть погодя он передал кувшин Гансу: здоровый крестьянин вечно был голоден, церковного пайка ему не хватало.
– В Равенсбурге тебя знают и любят, дорогой друг, – заметил Андреас.
– Не пойму только, за что, – пожал плечами Дан.
– Но как же? Добрые горожане считают тебя ангелом. Ты, окутанный белым сиянием, с именем божьим на устах спас юную деву от колдунов. Теперь ты – народный герой.
– Только вот от вервольфа спасти не смог, – пробурчал Дан.
– Не кори себя, дорогой друг, всякая сила имеет предел. Однако должен заметить: народ не питает нежного чувства к святой инквизиции и не верит, что она может защитить от нечисти. Ты – другое дело. Брат Яков отлично это понимает, потому он и сделал тебя ближним, дал громкое имя – для того чтобы горожане видели: инквизиции служит святой человек.
– Клинок! – словно подтверждая слова Андреаса, выкрикнул широкоплечий, испачканный сажей кузнец в прожженном фартуке. – Когда ты найдешь вервольфа?
– Сил нет, – подхватила хорошенькая девушка. – Я устала бояться. Вдруг завтра он убьет меня?
– Вчера мою доченьку сожрал проклятый зверь, – рыдала пожилая женщина. – Сегодня сожгли бедняжку. Даже могилы не осталось, поплакать негде…
– Помоги…
– Не тех хватают…
– Где твой божественный дар…
– Надежды никакой…
Дан хмуро пробирался сквозь толпу, которая становилась все гуще. Бледные лица, в глазах – ужас и безысходность.
Люди боятся всего – вервольфа, ведьм, колдунов, инквизиции. Страх густится над Равенсбургом тяжелым грязным облаком, а воины Христовы бессильны. Дан ощущал беспомощность и стыд перед горожанами. Он был уверен, что многое мог бы сделать, со своим опытом розыскной работы, видел, что инквизиция мечется без толку, тычется в разные стороны, хватает не тех, действует беспорядочно. Теперь за поиск вервольфа отвечал Волдо, но тот просто солдат, не ищейка… А он, Дан, вынужден заниматься отловом и арестами колдунов. Спору нет, с ними тоже не так легко бороться, попадались очень опасные твари. Но как раз с этим справился бы и Волдо.
– Куда идем-то? – спросил Энгель, пробиваясь сквозь толпу.
Находиться в центре внимания парню явно не нравилось: он глубже надвигал капюшон плаща, пряча лицо, сутулился и опасливо оглядывался по сторонам, словно ожидал преследования. Дан в который раз подумал: Энгель ведет себя подозрительно, ему есть что скрывать.
– Деревня Шильфхор, колдун Йохан Миллер.
Сосед донес, что старик носит на поясе, возле кошеля, волчий хвост, и каждый вечер, выходя на крыльцо, долго осматривается вокруг, словно ищет кого-то.
– Деревня-то на два дома, – злился по дороге Энгель. – А колдунов словно блох на собаке.
– Что-то будет, что-то будет, – подхватил Ганс.
– Тебе не кажется, что он просто дурачок? – тихо спросил Энгель у Дана. – Он силен телом, но разумом – младенец.
Дан пожал плечами. Раньше он тоже так думал, в последнее же время стал замечать: перед каждым таким высказыванием Ганс как будто принюхивается к воздуху. И ведь он часто оказывался прав: предрекаемая им беда случалась. Может быть, здоровяк и правда что-то чувствовал?
Войдя в дом колдуна, Дан сразу вспомнил историю с Адельгейдой. Здесь пахло травами, пучки которых висели на стенах. И сам старик, поднявшийся с лавки навстречу гостям, выглядел безобидным и потерянным.
Как положено, Дан объявил об аресте и обвинениях. Колдун вздохнул, протянул руки, даже не пытаясь оправдаться – узловатые, обветренные ладони дрожали. По морщинистой щеке стекала слеза. Энгель скрутил запястья колдуна веревкой. Он тоже чувствовал себя неловко.
Травника вывели на улицу. Из окон смотрели соседи. Дан огляделся: интересно, кто из них донес на старика? Вон та молодая женщина, нервно прикусившая губу? Или мужик в грязной рубахе?