Башни земли Ад - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Свержин cтр.№ 85

— Ты говоришь верные слова, мой храбрый и многомудрый друг. И будь я полководцем, сказал бы также. Но я не только полководец. Я император. Господь возвысил меня над народом моим. И когда труба архангела Гавриила возвестит начало Страшного суда, я предстану пред Господом и дам ему ответ за каждый день свой и за грехи народа моего. И спросит меня Отец Небесный: «Где был ты, когда умирали они? Когда молили о пощаде, искали спасения у тебя, возвышенного мною и униженного гордыней и жалостью к себе. Разве не знаешь ты, что в огне гордыни выкованы ключи от адской бездны. Что жалость к себе — источник любого горя в жизни?»

И мне нечего будет ответить. С этим пришел я сюда, ища ответа. И теперь знаю его. Я останусь в Константинополе и буду до последнего любезен с Тамерланом. А далее, если Всевышний даст силы руке моей, я вновь запрусь в стенах Вечного города и выведу старого и малого — всякого, кто способен держать оружие, чтобы отстоять дом свой. И уж если сложим мы головы, то как подобает мученикам за веру Христову, а не как бараны под ножом мясника. Я остаюсь, друг мой. Ступай. Ты сделал все, что мог. Оставь меня наедине с Господом, ибо долог список моих прегрешений и краток миг до последнего часа.

* * *

Собор святого Лоренцо, излюбленная церковь рода Медичи, был под завязку набит людьми. Члены синьории на почетных местах, чуть позади — цеховые старшины, кондотьеры и капитаны городского ополчения. В проходах теснилась чернь, ворье и слуги городского патрициата.

— …Жители славной Флоренции! — громыхал с амвона сильный голос Балтасара Коссы. — Не о том я хотел говорить с вами сегодня. Желал напомнить вам о доброй самаритянке, отринувшей дрязги и споры, дабы, пусть и с ущербом для себя и семьи своей, подарить спасение тому, кому оно было столь необходимо в час испытаний. Но теперь не ведаю я, упоминать ли здесь слова Писания. Ибо, вслушиваясь в звон флоринов, сделались вы глухи к зову Правды Господней. Забыли вы, должно быть, что этот град, цветущую Флоренцию, Карл Великий преподнес в дар Папе Льву III. Его заботами удобрена земля, на которой произросла дивная лилия, красующаяся в вашем гербе.

— Это он хорошо загнул. — Лис склонился к уху боевого товарища. — Очень живо себе представляю этого самого Льва, заботливо удобряющего местные кустарники.

— Рейнар, — шикнул рыцарь, — прекрати, это же Римский Папа!

— Можно подумать, Папы не удобряют. От их святости все само рассасывается.

— …И вот теперь, — неслось с амвона, — когда Рим взывает к любимой дщери своей, когда говорит он: «Враг стоит у ворот твоих, проснись же и вооружись!» — что слышим в ответ? Торгашеские расчеты? Уловки? Будто и не достойнейшие из достойных собрались нынче в синьории, а ростовщики и лавочники, алчущие насытить чрево ненасытное. Гнев Божий уже обрушился на головы ваши. Лишь несказанная храбрость сего рыцаря, — кардинал воздел персты, указывая на Камдила, — спасла от гибели флорентийское войско.

Сказано в Писании: «Когда Господь не хранит стены, напрасно бодрствует стража». Всевышний смилостивился над вами. Он вложил слова вразумления в уста славного рыцаря Вальтерэ Камделя, и даже свирепый Джиакомо Сфорца пришел к вам, аки голубь с ветвью мирта, возглашая мир. Неужели же и после этого решитесь вы далее испытывать терпение Отца небесного? Подсчитывать гроши и зариться на чужие угодья и виноградники? Неужели желаете, чтоб завяла цветущая лилия Флоренции? Как ангелы Божьи пришли в Содом, ища в нем праведников, так и храбрые рыцари Вальтерэ Камдель и Джиакомо Сфорца пришли в лагерь ваш. Неужели же, как не сыскалось праведных в Содоме, кроме семьи Лота, так и во Флоренции один лишь род Медичи проникнут истинной любовью к Господу и страхом быть неугодными ему? Адская бездна разверзла врата свои пред теми, чьи очи прикованы к злату, точно глаза рыбы к червяку, насаженному на крючок. Дьявол выуживает души ваши, как здешние рыбари окуней из Арно.

— Да, с миртовой ветвью — это он верно подметил, — усмехнулся Камдил, — хотя справедливости ради надо отметить, что ветвь была айвовая.

Ветка и впрямь была айвовая. Она красовалась в лапах оскалившегося льва, совсем недавно пожалованного в герб Джиакомо королем германским Рупрехтом во время бесславного похода на Рим. Тогда лишь храбрость Сфорца да немного серебряной посуды оставалось у претендента на императорский престол после разгрома при Брешии. Посуду королю пришлось заложить, чтобы оплатить наемников, но это позволило государю, пусть и несолоно хлебавши, вернуться на родину. А Джиакомо Сфорца, милостью его величества, стал рыцарем, а не просто командиром шайки головорезов.

В ту знаменательную ночь этот наводивший ужас на итальянские герцогства и республики гигант мчал к отсыпавшемуся после ночных псалмопений флорентийскому лагерю и горланил, словно боевой клич:

— Мир! Мир наступил!

Переполошившиеся караульные выскочили было к загораживающим проезд рогаткам, выставляя перед собой пики, но остановить или хотя бы притормозить охваченного миролюбием геркулеса им было не под силу. Приняв на щит острия пик, он вклинился между ними, соскочил наземь и, действуя кулаком в железной перчатке не хуже, чем палицей, в считанные мгновения разбросал опешивших стражников. К этому моменту подоспели и Вальдар с Лисом, и все прочие. Сфорца продолжал орать, точно собирался докричаться прямо до Флоренции, и те, кто пришел с ним, подхватили это слово, точно оно могло оградить от мечей и стрел. Как бы то ни было, но флорентийцы, пытаясь уразуметь, что происходит, действительно не стали пускать в ход оружие.

Когда гигант с человекообразным драконом на шлеме ворвался в шатер, украшенный гербом с пилюлями Медичи, Джованни де Биччи суматошно пытался снарядиться для боя.

— Мир! — вновь рявкнул Джиакомо, распугивая оруженосцев. — Я Сфорца, где мои деньги?

Сейчас маршал, волею святейшего престола, Джиакомо Аттендоло восседал рядом с членами синьории, облаченный в лиловый пурпуэн с золотой отделкой, делавший его и без того широченные плечи просто необъятными. На груди его красовалась массивная золотая цепь из перемежающихся звеньев, покрытых драгоценной эмалью с изображением папской тиары и скрещенных ключей, а также орденских крестов в золотом венке. Коронованный латинский крест с расширяющимися концами ясно давал понять всякому сведущему, что пред ним рыцарь военного ордена Христа — особа, близкая к престолу его святейшества.

В отличие от грозного великана, поигрывающего рукоятью кинжала, члены синьории выглядели понуро. Многим из них, представителям крупнейших флорентийских, а стало быть, и европейских банков, без лишних слов и библейских образов было понятно, что крупных и, главное, безвозвратных займов не избежать.

Не то чтобы им нравился Тамерлан, но он был далеко. Венеция же с недавних пор поддерживала миланское герцогство и, стало быть, находилась в стане врагов. Если уж она поссорилась с тартарейским дьяволом, то пусть сама и отбивается. Но…

— …И как некогда писал в послании своем апостол Павел: «Ни иудея, ни эллина», так и я говорю нынче — ни флорентийца, ни венецианца, ни миланца, ни римлянина. Ибо всякий, кто принимает Христа сердцем и душою, позабудет нынче былые распри и ополчится на своры тартарейские, как архангел Михаил, архистратиг Господень, на полчища Люциферовы. И кто примет нынче крест, тот спасется. Прочим же место в бездне, в геенне огненной подле Иуды Искариота, меж изменников и вероотступников.