Veritas - читать онлайн книгу. Автор: Франческо Сорти, Рита Мональди cтр.№ 182

Камилла что-то шептала на ухо Иосифу I, а тот молча слушал. Вокруг было настолько тихо, что казалось, все затаили дыхание. Камилла могла заразиться смертельной болезнью, однако она стояла на коленях у кровати, словно у колыбели младенца. Затем она поднялась, и мне почудилось (не могу утверждать этого, поскольку в комнате царил полумрак), что она отважилась приласкать Иосифа Победоносного.

Я догадывался, что никогда не узнаю, что именно она ему сказала. И был прав.

Почуял граф – приходит смерть ему.

Холодный пот струится по челу.

Идет он под тенистую сосну,

Ложится на зеленую траву,

Свой меч и рог кладет себе на грудь.

К Испании лицо он повернул,

Чтоб было видно Карлу-королю,

Когда он с войском снова будет тут,

Что граф погиб, но победил в бою.

В грехах Роланд покаялся Творцу,

Ему в залог перчатку протянул. [106]

Все было кончено. Его императорское величество, наследник Карла Великого на троне Священной Римской империи, протянул архангелу свою перчатку и вверил свою душу Всевышнему. Страдания его наконец были исчерпаны. Лихорадка иссушила его своим пламенем, боль ослабила до потери сознания, рвота вычистила внутренности, подобно жесткой щетке камердинера. А затем болезнь лишила его плоти, поглотила, раздавила изнутри.

Иосиф Победоносный умер, подобно паладину Роланду, который был побежден неверными во время падения Ронсеваля.

Он все время сохранял рассудок. Около десяти часов он нашел в себе силы подозвать придворного капеллана со Священным светом и, как добрый христианин, положил на него руки. Опустившись на колени перед постелью, капеллан протянул свечу и поддержал руки Иосифу Победоносному, которые были слишком слабы, чтобы самостоятельно держать свечу. Так его величество, глядя на пламя, слушал молитву отца-исповедника, который не выдержал душевных страданий, и ему потребовалась помощь.

В последние мгновения его величество выгнулся в сильной конвульсии: из глаз и ушей потекла черная кровь, из носа выступила слизь и части мозга; кожа, ткани, сосуды, капилляры и каналы лимфы взорвались, словно тысяча бесшумных мин. Казалось, это не обычная болезнь, да она и не была обычной: само зло терзало тело Иосифа Победоносного всеми своими гнусными силами и наслаждалось его страданиями.

Когда королева-мать, не отходившая от него, подошла ближе и, опустившись на колени, поцеловала открытые отныне руки сына, все мы поняли, что теперь действительно все кончено.

Я больше не прятался. В одежде пажа я незамеченным удалился через толпу придворных, наблюдавших за смертью императора из холла.

Я спускался по лестницам, вцепившись в погасший канделябр просто затем, чтобы держать в руках хоть что-то. Я шел вперед, а удары моего сердца, остановившегося в тот миг, когда мой король отдал Богу душу, снова стали ритмичны. Уже через несколько минут оно забилось, словно безумное, его гулкий стук пронизывал мое горло подобно раскаленной острой стреле. Усталый маятник из плоти и крови, вибрировавший в груди, глубоко вгрызался в мое нутро, а потом снова возвращался наверх, к глазам. Опухшие веки болезненно пульсировали, и я представил себе, что до краев наполнен теми же железистыми телесными соками, которые выступили из-под закрытых век моего умирающего молодого императора, когда его зрачки закатились, а небо разразилось слезами.

Я едва осознавал, куда несут меня ноги. Меня раскачивало из стороны в сторону, и я думал, что далеко не уйду. Я с трудом шел вперед, пока не оказался у бастионов. Тут я внезапно ощутил прилив сил. Перестал раскачиваться, ноги вновь обрели гибкость и упругость, сердце застучало ровно: я побежал. Я бежал, не разбирая дороги и не имея цели, крича что было мочи. Отбросил в сторону потухший канделябр, сорвал с головы парик, сбросил фрак, жабо и рубашку. Я бежал с обнаженным торсом и кричал, у меня болели челюсти, мне хотелось взорваться. Но меня никто не слышал: я кричал один, бежал один и точно знал, что вместо слез по щекам моим бежит кровь, но я не собирался вытирать ее, мне было все равно, оставляю ли я следы на мостовой. Потом я увидел, как моя свежая красная кровь смешалась с черной кровью, которая текла из растерзанных внутренностей понтеведрийца Данило Даниловича, и мой крик слился воедино с криком сорока тысяч мучеников Касыма; я видел ледяную свернувшуюся кровь болгарина Христо Хаджи-Танева, и мой крик превратился в завывание снежной бури; а потом появилась черная кровь текуфы, которую напророчил на наши головы старик из армянской кофейни, которая текла ручьем по лицу Атто, из срамного места румына Драгомира Популеску, отрезанного, как детородный орган Урана, из которого родилась Венера; я видел пропитанные кровью венгра Коломана Супана из Вараждина острые колья, а затем и кровь, которую выгнали железные вертела из глаз гордого поляка Яна Яницкого; и, наконец, греческую кровь Симониса, моего друга, Симониса, моего сына, то была словно кровь от моей крови, и она утолила жажду пантеры из Места Без Имени, от смертоносного рева которой сердце мое рвалось из груди, когда он соединился с криком, идущим у меня изнутри, н зовом сорока тысяч мучеников.

Красный след крови, который, как мне казалось, я оставлял на своем пути, стал долгой дорогой смерти; с его помощью меня найдет Клоридия, сказал я себе. В моих жилах вскипала кровь при виде невинно пролитой крови, но меня трясло при мысли о том, что куда как больше крови Иуды, проклятой in saecula saeculorum, [107] текшей во время ритуала в лесу из ран дервиша Кицебера, он же Палатино, халдейского, армянского или индийского предателя, который, возможно, был всеми ими сразу. И крови, которую никогда не проливал Пеничек, этот отвратительный прихвостень Люцифера. И надо всей этой кровью каждый день всходило солнце, тоже пропитанное кровью: «soli soli soli» – «к единственному солнцу на земле», – кровоточащее солнце, так же, как мой молодой император, задохнувшийся от крови, «единственный человек, который одинок на земле».

И я поднял кулаки к небу и приказал: пусть станет темно, пусть луна и кроваво-красное солнце остановят свой бег, пусть женщины закроют лица. Пусть прекратятся все банкеты, пусть закроются все уста, все запрутся в своих домах. Конец! Императора больше нет. Смерть и несправедливость одержали свою злую победу.

Но лишь эхо моего безумия, и ничего кроме этого звука не достигло меня из разрушенного мироздания: печальные фанфары, под которые умирали не только мои мертвецы, но и бесчисленное множество солдат, те, что уже погибли в этой войне, войне без конца, и еще умрут, обвинив меня в том, что я еще жив. За что вы умерли? Ах, если бы в тот миг, когда вы принесли себя в жертву, вы знали бы о военных прибылях, которые, несмотря, нет, благодаря вашим жертвам только растут и жиреют! Все вы, победители и побежденные, проиграли войну. Выиграли ваши убийцы, мясники с мясом, сахаром, алкоголем, мукой, резиной, шерстью, железом, чернилами и оружием, которые тысячекратно окупили обесценившиеся человеческие жизни. Поэтому вы гниете и будете гнить столетие за столетием, поколение за поколением, в грязи и в воде. Вы будете жить до тех пор, пока они не наворуются вдосталь, не налгутся, не выпьют человечество досуха. А потом прочь! Выходи, следующий, под топор палача. До Пепельной среды, [108] до поста они будут плясать на этом великом трагическом карнавале, где люди умирают под холодным взглядом таких людей, как Палатино, и мясников делают философами и honoris causa. [109]