Каменный мешок - читать онлайн книгу. Автор: Арнальд Индридасон cтр.№ 23

В тот вечер во всем оказалась виновата картошка. Недоварена — так ему померещилось. Или что-то в этом роде, решила она. Картошке вообще не везло. Была бы, как говорится, картошка, а причина для недовольства найдется — ее можно объявить переваренной, разваренной в кашицу, сырой, неочищенной, плохо очищенной, очищенной, не порезанной пополам, в соусе, без соуса, жареной, нежареной, слишком толсто нарезанной, слишком тонко нарезанной, слишком сладкой, недостаточно сладкой…

Она никогда не могла угадать, какая именно вожжа попадет ему под хвост.

Эта неопределенность и была его самым страшным оружием. Как защититься? Ведь он кидался на нее без предупреждения, в моменты, когда она менее всего этого ожидала. Не важно, казалось ей, что все идет хорошо и ему по нраву или же, напротив, что-то идет не так, — ей случалось быть битой в обеих ситуациях. Он был сущий гений, умел держать ее все время в неведении, на взводе, так что она никогда ни в чем не могла быть уверена. Когда он был рядом, ей всегда казалось, что ее жизнь словно висит на волоске — и она обязана быть готовой сделать все, чего он только ни пожелает. Подать к нужному времени еду. Приготовить к утру одежду. Держать мальчишек в узде. Не допускать к нему Миккелину. Служить ему так и сяк, даже если ясно, что толку от этого никакого.

Она давно перестала надеяться, что он исправится. Его дом — ее тюрьма, каменный мешок.

Поужинав, он, как всегда молчаливый, взял свою тарелку и поставил в раковину. Вроде бы собираясь выйти из кухни, почему-то остановился у нее за спиной. Она сидела за столом, не смея поднять голову, только смотрела на сыновей — те еще ели. У нее напрягся каждый мускул. Может быть, ей повезет и он выйдет из кухни, не тронув ее. Мальчишки заметили, что с матерью что-то не так, и отложили вилки.

В кухне воцарилась гробовая тишина.

Внезапно он схватил ее за голову и буквально обрушил лицом в тарелку — та треснула пополам, — затем за волосы дернул обратно; стул, на котором она сидела, опрокинулся, она упала на пол. Смахнул со стола всю посуду, ногой вышвырнул ее стул из кухни. У нее поплыло в глазах — видимо, ударилась головой об пол, вся кухня словно пошла ходуном. Она попробовала встать на ноги, хотя по опыту знала, что в такой ситуации лучше лежать и притворяться мертвой, но сегодня в нее словно бес вселился, и ей хотелось позлить его.

— Лежи, корова!!! Лежи, сука ебаная!!! — заорал он.

Она встала на колени, тогда он наклонился и заорал:

— Ты чего, встать захотела?!

Схватил ее за волосы и ударил лицом о стену, а ногой съездил ей по бедру; от боли она не могла стоять, вскрикнула и упала обратно на пол. Из носа пошла кровь, в ушах звенело, она едва слышала, что он там кричит:

— Вот только попробуй мне встать, пизда вонючая!

Она уже и не пыталась, свернулась калачиком, закрыла голову руками, ожидая, когда он начнет ее бить. Ждать пришлось недолго — он замахнулся ногой и со всей силы всадил ей в бок, так что у нее дыхание перехватило. Какая ужасная боль в груди! Он наклонился и снова схватил ее за волосы, поднял ее голову и плюнул ей прямо в лицо, а затем с силой швырнул ее головой об пол.

— Шлюха, мерзкая блядь, — прошипел он.

Встал в полный рост, огляделся — кухня вся вверх дном, его же стараниями.

— Вот, погляди, вот как ты ведешь хозяйство, чертова сука! — закричал он. — Убери все тут немедленно, а не то я пришибу тебя к чертям собачьим, тупая корова!

Он хотел снова плюнуть ей в лицо, но от избытка чувств у него пересохло в горле.

— Вонючая дрянь, — сказал он, — ни на что-то ты не годна! Ты хоть что-нибудь можешь делать по-человечески, блядь безрукая? Ты когда-нибудь собираешься это понять? Ааааа?!!

Ему было плевать, видно по ней, что ее били смертным боем, или нет. Он прекрасно знал — никто ему и слова не скажет, никто и не подумает вмешиваться. Да и к тому же в гости к ним на холм никто не заглядывал. Тут и там, где земля была поровнее, стояли отдельные летние дома, ниже их дома, но близко к холму никто не подходил — незачем, хотя совсем рядом пролегает дорога из Ямной бухты на Ямный пригорок. Кому какое дело до их семейства.

Они жили в просторном летнем доме, который им сдал один человек из Рейкьявика. Дом оставался недостроен — хозяин отчего-то потерял к нему интерес и сдал его им за совсем небольшие деньги с условием, что он доведет строительство до конца. Он, нельзя не признать, поначалу бодро принялся за дело и практически его закончил, но тут выяснилось, что арендодателю вообще-то все равно, строится дом или нет, и с тех пор он мало-помалу бросил что бы то ни было делать. Дом был из дерева, внутри смежные гостиная и кухня с печкой и плитой, две спальни, в каждой по печурке, и коридор. Неподалеку от дома источник, оттуда они по утрам носили воду, два ведра каждый день, и кипятили ее на плите.

Они переехали сюда около года назад — после того, как на остров высадились британцы и со всех краев страны в Рейкьявик стал стекаться народ, поскольку появилась работа. Плата за подвал подскочила до небес, они больше не могли его себе позволить. Перевезя семью в летний домик на Ямном пригорке, он принялся искать себе новое занятие, поближе к теперешнему жилью, и устроился развозить уголь по поселочкам в окрестностях Рейкьявика. Каждое утро он спускался по дороге с Ямного пригорка вниз, к шоссе, там его подбирала машина с углем, а вечером возвращала на то же место.

Иногда ей казалось, что он не просто так перевез их подальше от Рейкьявика. На Ямном пригорке никто не услышит, как она кричит от боли и зовет на помощь, и он может колотить ее в свое удовольствие.

Оказавшись на новом месте, она первым делом посадила смородину. Округа выглядела головато, и чтобы не было так тоскливо, она посадила к югу от дома несколько кустов. Они отмечали южную границу сада — она намеревалась разбить вокруг дома сад. Собиралась посадить еще кустов и даже деревьев, но он сказал, мол, нечего тратить время на глупости, и запретил ей этим заниматься.

Она лежала на полу тише мыши и ждала, пока он успокоится или вовсе уйдет из дому в город, к приятелям. Он иногда отправлялся в Рейкьявик и оставался там на ночь, не давая по этому поводу никаких объяснений. Лицо горит от боли, а в груди просто что-то невыносимое — похоже на то, как в прошлый раз, когда он сломал ей ребра, года два назад.

Она понимала, что картошка тут ни при чем. И пятно, которое он заметил на свежевыстиранной рубашке, тоже ни при чем. И платье, которое она себе сшила, а он порвал в клочки, потому что такие, видите ли, носят только подзаборные бляди, — тоже. И детский плач по ночам, за который он ее попрекает, — тоже. Ты мать или кто, чурбанка безмозглая! Заткни своих щенков, а не то я им шею сверну! Тут вот чистую правду говорит — она точно знала, он на это способен. Если что, запросто это сделает, ничто его не остановит. Уж он такой.

Мальчишки подскочили, как ужаленные, и вон из кухни, едва только папа накинулся на маму; Миккелина же, как всегда, не двинулась с места. Она и не могла двинуться с места без посторонней помощи. Лежала в своей специальной кроватке, поставленной на диван на кухне, — проводила там целые дни напролет, во сне и бодрствуя. Так за ней было легче присматривать. Когда в кухню входил он, девочка замолкала и старалась лежать не шелохнувшись, а когда накидывался на маму, накрывала голову одеялом здоровой рукой, словно хотела исчезнуть, провалиться сквозь землю.