Мутабор - читать онлайн книгу. Автор: Ильдар Абузяров cтр.№ 49

Оглядись, посмотри внимательно, кругом деградация, – продолжал коахин, – людей выкинули из школ и институтов, отняли заводы и клубы, их день и ночь пичкают пошлыми развлекательными программами, ибо дьявол поклялся, что увещеванием добьется того, что человек отвернется от Создателя своего и повернется лицом к зверю – то есть к нему. Он говорил: появятся такие люди, которые будут утверждать, что человека не создал Бог, а он произошел от обезьяны путем эволюционного развития. И что в основе эволюции – борьба за существование и мутация. Мол, жизнь – борьба, и побеждает в ней сила и естественный отбор. Что ход истории не остановить и прогресс спишет все. Такая позиция привела к мутации сознания и возникновению таких страшных явлений, как фашизм. По этим учениям цель оправдывает средство, и целые нации и расовые группы были объявлены недолюдьми. Еще со времен колониализма восточные страны воспринимались европейцами дикими, а местное поведение ассоциировалось со звериным.

Так сатана добился своего и обнажил звериный оскал человека, то есть сделал из человека обезьяну – как пародию на прекрасный образ Господа и высокое предназначение человека.

– По Дарвину, сильнейший оттесняет или сжирает слабого. На этом основаны все иерархии в обществе. Но запомни, театральность – вот главная движущая сила эволюции. А основной механизм имитации – инстинкт. Есть иерархия культур. Мы всегда подражаем тому, что навязывается нам выше. А выше всех стоит Создатель. Он даровал нам божественную искру искусства и общения. Смысл театральности – великая жизненная сила.

Эволюция определяется не борьбой за выживание, а попыткой имитации.

Искусство зарождается в театральном поведении у животных и растений. Театр как таковой состоит для человека в том, чтобы «быть собою».

Страсть к выразительности и «подражание» свойственно всему живому. Сущность театра знакома большинству животных, которые используют ролевые и мимикрические маски.

Животные и растения часто надевают на себя театральные маски, причем излюбленной формой игры за выживание является маска смерти. Так считал Буль-Буль Вали. А еще он говорил, что любые демонстрации и гуляния – освещенные Всевышним очищающая народная театральность «жизни».

Расстались Омар с запутавшим его окончательно шейхом мутаборитов у ворот парка, ведущего к святыне Кашевара – усыпальнице Балик-Малика.

– Дай я обниму тебя, брат, – сказал Аббат. Теперь коахин называл Омара не иначе как «брат». – И помни главное: следи за своим коахином, следи за своей судьбой, внимательно следи. Не оставляй пятен кофе на блестящей поверхности блюдца. Вслед за пророком помни: наши сердца – драгоценные хрупкие камни. «Если раб Божий совершил грех, то в его сердце возникает пятнышко. А коли он удалит [его] – испросит прощения и покается, то оно [сердце] обретет блеск. Если же опять [согрешит], то добавится [пятнышек], пока не покроется сердце». И здесь речь идет об образе камня, который покрывается скверной. Так Кааба тоже когда-то была прозрачно белой, а потом от прикосновения грязных сердец осквернилась.

По ночам корпуса «Белого лебедя» и «Черного дельфина» разрывают, раздирают на части страшные стоны и вскрики. Это взывают о помощи мои собратья. В тюрьме есть подвалы, в которых по ночам пытают заключенных. Мучают электрошокером, выдирают ногти, втыкают иголки в уши, ковыряются во вскрытых зубных нервах, насилуют, накинув мешок на голову. По большей части я к таким крикам уже привык. Но иногда вопли бывают столь нечеловечны, что я уже до утра не могу сомкнуть глаз. Крики и стоны по ночам не дают мне уснуть и успокоиться до самого рассвета.

Крупные холодные капли пота наперегонки с горячими мурашками катятся по моей спине. Они словно пытаются поскорее проскочить мое слабое бренное тело и скрыться в более надежном мире. Я боюсь оказаться в шкуре пытаемых и испытуемых и в то же время представляю себя на их месте. Что заставляет этих глупцов упорствовать? Что за сила веры и убеждений?

В чем она – их правда? Почему они цепляются за свои убеждения, почему упорствуют, а не проскальзывают, как мурашки. Бородатая облаками луна напоминает мне их желтые измученные лица. Гепатит С, которым нарочно заразили особо упорных в тюрьме, чтобы долго не жили и не боролись. Облака – словно увеличенные вирусы СПИДа и сифилиса. Желтая, желтая луна, накинутый на голову каменный мешок.

Я смотрю в потолок и думаю, что заставляет борцов относиться к своей борьбе так серьезно в век, когда все кажется незначительным и смешным. Когда кругом только имитация и лицедейство, когда все – от политиков до священников – превратились в клоунов. Но есть еще в камере коммунисты, отдавшие все до последней копейки, есть верующие, которые готовы скорее мучиться и умереть, чем отказаться от своей присяги Господу. Последние могикане, на которых стоит род человеческий. Последние.

Они кричат от боли, но хранят молчание. А я сам безо всяких пыток от одного страха боли, от боязни быть униженным и голодным готов километрами жевать сопли и пороть всякую чушь.

Зачем я вообще выступаю перед бандитами, словно циркач, зачем тискаю им роман, зачем в угоду их грубым инстинктам взялся за детективный сюжет и рассказываю пошлую историю?

Я будто лишен воли и превращен в животное одними гипотетическими угрозами грядущих страданий. Неужели все это ради лучшего куска хлеба и ради чувства защищенности? Неужели во мне так сильны животные инстинкты?

Желтая луна смотрит на меня с немым укором. Ее лицо – как лица моих измученных, зараженных гепатитом сокамерников. Она, как потрепанная птица, приютилась на ветке, с каждым днем все больше вжимая плечи. Она тает на глазах после двух-трехчасового допроса.

Утром, думая о последних, я на ногах один из первых. Наш избирательный участок открывается сразу после подъема. В обязательном порядке мы всем скопом голосуем до завтрака. Охранники выводят по несколько человек из камеры, строят в ряд и ведут через квадратный двор в красный уголок к урнам. Там мы должны будем поставить красную галочку в правом нижнем квадратике.

– Пока не проголосуете, баланду не получите! – угрожает начальник тюрьмы. Он павианом, заложив руки за спину, расхаживает вдоль живой очереди за бюллетенями. У павиана в руке поводок-плетка. Она же хвост.

– И пусть хоть одна сука попробует проголосовать не за нашего отца родного эмира и мэра! Мы эту суку быстро вычленим, расчленим и накажем.

Я не дурак, и мне два раза повторять не надо. Гайдамак берет мой палец и макает в чернильницу. Затем прикладывает к листу, в котором я должен расписаться за бюллетень. Он даже не спрашивает – умею ли я писать. Он просто метит моим пальцем нужную графу. Получив бюллетень, я сразу почувствовал, что он слишком плотный, значит, мне по ошибке дали два слипшихся меж собой листа.