Сейф за картиной Коровина - читать онлайн книгу. Автор: Анна Князева cтр.№ 12

Дайнека была смышленой девочкой и нашла другой выход из положения – отправилась к маме на службу. В технологическом институте, где она работала на кафедре экономики, сказали, что Людмила Николаевна уволилась.

Дайнека в отчаянии заметалась по знакомым и подругам матери, но никаких результатов и это не принесло. Мать разорвала все связи, которые соединяли ее с прошлой жизнью. Так жалкая ниточка, на которой «болталась» Дайнека, тоже была оборвана, и девочка заскользила в никуда.

По прошествии времени, после жестоких терзаний и помыслов о самоубийстве, все решилось само собой. Однажды зимой Дайнека встретила маму на улице, и та привела ее в свой новый дом.

Дом как дом, обычная сталинка, и даже не в центре. Поднимаясь по лестнице, мама смущенно щурилась, несколько раз открывала и закрывала сумочку, словно пытаясь что-то найти. Сердце дочери разрывалось от любви и жалости. Дайнека решила про себя: каким бы ни оказался тот «другой человек», она будет сдержанной и даже поздоровается с ним.

Дверь распахнулась немедленно, после первого же звонка. На пороге стояла невысокая женщина, коротко стриженная и не очень красивая. Мужская рубашка, заправленная в темно-синие брюки, пузырем вздувалась на ее спине.

Дайнека вежливо поздоровалась, заглядывая в темноту коридора. «Он» был дома. Меховая шапка, какие обычно носят зимой мужчины, лежала на стуле в прихожей.

– Знакомься, это Лариса, – сказала мама и замерла в ожидании ответа дочери.

– Очень приятно, меня зовут Людмила, – вежливо отозвалась Дайнека, назвав свое настоящее, такое же, как у мамы, имя (Дайнекой, или Дыней, ее, любя, называли близкие).

Втроем, они прошли на кухню, и Лариса засуетилась, согревая чай и накладывая варенье в вазочку. Мама накрывала на стол, а Дайнека вглядывалась в дверной проем, ожидая, когда придет человек, который разрушил ее жизнь.

Разговор за чаем не складывался. Лариса все время шутила, но никто не смеялся, а мама все больше терялась и наконец заплакала, прижав ладони к лицу.

Лариса резко встала, обронив:

– Думаю, вам надо поговорить.

И решительно направилась к выходу. Отняв руки от лица, мама с тревогой смотрела ей в спину.

– Подожди, ладно? Я провожу, – сказала она дочери и устремилась вслед за Ларисой в прихожую.

Лариса надела куртку и, протянув руку, взяла шапку, лежавшую на стуле. Она как-то по-особенному обняла маму и вышла, закрыв за собой дверь.

Дайнека ощутила, как под ней закачался пол этой ненавистной квартиры. Она почувствовала себя уничтоженной и одураченной одновременно. Теперь стало ясно, почему отец выразился так дипломатично. Тот другой никогда не выйдет из соседней комнаты.

«Другой человек» – это Лариса.

Их переезд в Москву тоже был бегством. Они с отцом бежали от своего одиночества и от прошлого, которое навсегда осталось в Красноярске. Спустя много лет Дайнека признала, что это было единственно верное решение, которое устраивало всех. В одном городе с мамой, пусть даже таком большом, как Красноярск, ей было трудно удержаться от того, чтобы не бегать к ее дому.

В чужом дворе под мамиными окнами Дайнека прожила целую жизнь, страдая от ревности и одиночества, но никогда больше не переступала порога ее квартиры. Много раз она тайком наблюдала за матерью. Иногда та проходила мимо вместе с Ларисой. Но чаще видела ее в окне, и было больно мириться с тем, что маме так хорошо в этих чужих стенах.

Однажды Дайнека столкнулась в этом дворе с отцом, который стоял за деревом и глядел в те же окна. Заметив ее, он растерялся. Потом крепко прижал к себе и прошептал:

– Милая моя… Мы уедем отсюда. Мы уедем…

Первый вопрос, который задали в московской школе: «Как там на Колыме?» – навсегда запомнился Дайнеке.

Не было ничего удивительного в том, что местные острословы знали о ее родине не больше, чем школьники из Нью-Йорка. Она быстро поняла, ей не обязательно объяснять, что Красноярск – вовсе не Колыма. На это всем было наплевать, как наплевать на все, что дальше Урала. Она гордилась тем, что родилась и выросла в Сибири.

Но гордилась молча.

Привыкание к новой школе осложнялось необходимостью касаться больной темы. Отвечая на вопросы о семье и стараясь выглядеть невозмутимой, Дайнека коротко излагала легенду о банальном разводе родителей. Правда, с каждым разом делать это становилось все легче. Труднее было примириться с колкостями сверстниц по поводу ее сибирского диалекта.

– Ты только послушай, – говорила девочка из ее класса, – как она «окает» и «чёкает»!

– А чего ты хотела? – отвечала другая. – Ты же знаешь, откуда она приехала…

Репутация безнадежной провинциалки, казалось, приклеилась к ней намертво.

В первые годы Дайнека много путешествовала вместе с отцом. Места, где они мечтали побывать, живя в Сибири, теперь оказались удивительно доступны и близки. Проехав чуть больше суток, можно было купаться в море, а на выходные уехать в Питер.

Поначалу это было удивительным, и они вовсю пользовались новыми возможностями. Но постепенно у отца появились свои, не связанные с дочерью, интересы, и они стали реже бывать вместе. Потом он купил дачу, и в их жизнь вошла Настя.

По паспорту Настя-Здрастя была немкой, что было предметом ее особенной гордости и предъявлялось повсюду, как если бы это являлось личной заслугой или чем-то, подтверждающим ее исключительность.

Отец Насти, Николай Иванович Грэмб, был поволжским немцем, одним из тех, кто уже ни языка предков не знал, ни традиций. Но как только появилась возможность, Николай Иванович вслед за уехавшим братом засобирался в Германию, по настоянию и под руководством своей жены Серафимы Петровны, которая казалась большей немкой, чем ее муж.

Оформление документов затягивалось, и Серафима Петровна, поддавшись чемоданному настроению, приняла решение перебраться в Москву – поближе к долгожданному Дойчланду. В арендованной столичной квартире, где временно обосновалась их семья, проснувшись как-то утром, Николай Иванович закурил последнюю папиросу и упал замертво.

Все планы Серафимы Петровны были разрушены. Они уже никуда не уезжали, поскольку сама Серафима Петровна не могла претендовать на обретение новой родины. Отпускать дочь одну несостоявшаяся фрау Грэмб категорически отказалась.

На деньги, которые должны были поддержать экономику Германии, купили комнату в коммуналке неподалеку от Белорусского вокзала. Комната была большая, но на первом этаже старого дома. Одна из стен соседствовала с мусоропроводом, и потому постоянными жителями комнаты (помимо Серафимы Петровны и Насти) по праву могли считаться откормленные на дармовщине крысы. По ночам было слышно, как они возятся под сухой штукатуркой стены или бессовестно перебегают по полу к дыре, ведущей на кухню.

В квартире обитали еще три семьи. Одной из них была «чистоплотная семья из Таджикистана». В общем коридоре целыми днями бегала орава детей – примерно одного роста, возраста и одной национальности. Кроме них были еще мама Лола и папа Фарид. Вся эта семья ютилась в одной комнате.