— Надо. — Я сжал ее руки, утешая, как заботливый муж. — Теперь уже поздно обрывать на середине. Недосказанное будет давить. Давай уж разделаемся одним махом.
Ди прерывисто вздохнула, высморкалась, вытерла слезы и погнала без передышки:
— Ты любил работать на публику. В конце урока ты часто показывал ребятам гимнастические номера — серии кувырков из немых комедий, которые мы с тобой любили смотреть, а потом выделывал трюки на брусьях и канате. И всегда заканчивал прыжком через коня. Разбег, сальто в воздухе, приземление на руки, переворот. Ребята просились попробовать, но ты не разрешал — слишком опасно. В тот день кто-то из детей устроил подлянку. Так, небольшой розыгрыш, не из мести, не из злобы. Ребята тебя любили. Школьники вечно шалят. Ты их никогда сильно не наказывал. И вот мальчику по имени Стиви Грир пришла в голову замечательная мысль — намазать маслом спинку коня. Он думал, ты просто соскользнешь и плюхнешься на задницу. Думал, выйдет смешно. Оно бы и вышло, но не сложилось. Ты, как обычно, подошел к коню такой гимнастической походкой, весь из себя, паясничая перед ребятами. Оттолкнулся от доски и, взлетев высоко в воздух, перевернулся на сто восемьдесят градусов, взметнув вытянутые ноги к потолку. И подставил руки, упираясь в деревянную спину коня перед соскоком. Но ладони соскользнули, и ты бухнулся на пол. И в падении ударился головой об коня. Шея сломалась. Дети сказали, хлопнуло громко, как из пистолета. Они тебя не двигали — насмотрелись сериала «Скорая помощь», — только накрыли одеялом и вызвали медсестру. Но было уже поздно.
Ди перестала раскачиваться, умолкла, даже дышать, кажется, перестала. Лицо залила пепельная бледность. Ее руки в моих ладонях обмякли и похолодели.
— Это оттуда я пропал? Из больницы?
Ди уставилась на меня, как будто я грязно выругался:
— Что? — В ее голосе звенел лед.
— Из больницы? Я исчез оттуда?
Она моргнула, будто очнулась ото сна и видит меня впервые.
— Из больницы? Ты плохо слушаешь, Мартин. — Ди рассмеялась противным смешком, от которого мороз пошел по коже. — Ты сломал шею. Ты ниоткуда не пропадал. — Она снова начала раскачиваться, отвернувшись к стене. — Ты умер. Ты сломал шею и умер. — Ди повернулась ко мне, кривя рот то ли в усмешке, то ли в истерике, глядя на меня расширенными безумными глазами. — Ты умер, Мартин, — прошептала она.
Я стоял у окна и смотрел на улицу. Шарил взглядом по деревьям в поисках снайперов и по кустам в поисках шпионов, но вокруг, насколько хватало глаз, лежала мирная деревушка. Если меня и «довели» до Сонаса, то явно не до самого дома. Хотя они могли установить прослушку заранее.
Отойдя от окна, я вернулся на прежнее место. Несмотря на работающую плиту, в комнате стоял ледяной холод. Ди сидела с помертвевшим, безучастным лицом.
— Наверное, где-то что-то перепутали, — начал я.
Она дернула уголком губ:
— Как? Ты умер. Смерть констатировали. Я видела тело своими глазами. Я столько над ним прорыдала…
— Они ошиблись. Я не умер. Только покалечился.
— Я тебя видела. Глаза открыты, шея свернута. Сердце не бьется, дыхания нет, не шевелишься. Ты сломал шею и умер. Что тут можно перепутать?
— Ну а как иначе? — взвился я. — Посмотри на меня — я ведь живой. Либо похоронили кого-то другого, либо меня забрали до похорон, либо я выбрался потом. Что-то произошло. Какая-то грязная история. Но я не умирал.
— Тогда что? Что?
Она сидела бледная, сжав губы. Ждала объяснений. Их у меня не было, но я понимал, что она так и будет сидеть изваянием, пока не дождется ответа.
— Можешь принести зеркало?
Ди удивленно дернула головой, но за зеркалом сходила без лишних вопросов. Я рассмотрел свое отражение. Синяки пропали, нос выпрямился. Ни царапин, ни шрамов. Как не бывало.
— У меня лицо нормальное?
— В каком смысле?
— Не разодранное, не избитое?
— Конечно нет.
— Вчера я попал в передрягу. Меня здорово избили. На мне места живого не было. И вот, через сутки с небольшим я снова в норме, как будто меня и пальцем не тронули. — Отложив зеркало, я посмотрел на Ди. Догадка почти созрела. — Регенеративные способности, — выпалил я, хватаясь за соломинку.
— Что-что? — заморгала она.
— Может, я обладаю способностями к самоисцелению. Сломал шею, по всем медицинским показателям умер, но потом восстановился и воскрес.
— Бред!
— Знаю. Но я же здесь. Как еще это объяснить? — Теперь я сакраментальным вопросом загнал Ди в тупик.
— Как же ты выбрался из могилы? Если ты исцелился, почему этого не обнаружили до похорон? Как ты сбежал? Процарапал гроб изнутри и пробрался наверх?
— Кто-то меня вытащил. Обо мне знали. Кто-то обнаружил мою способность, выждал и в нужный момент сделал свое дело…
Кардинал бы не упустил такой случай. С его подробными досье в архивах, его тягой к сверхъестественному. И тот сон, который он мне пересказывал, — про парня, которого не берут пули, который невредимым прошел сквозь прицельный огонь, — может, это и не сон, может, это Кардинал испытывал мою память… Что, если поэтому он мной и заинтересовался?
— Это единственный возможный вариант, — сказал я вслух, уже наполовину веря в него. — Других нет.
— Есть, — тихо возразила Ди.
— Что?
Она уставилась на свои скрещенные руки:
— Хочешь послушать полный бред?
— Выкладывай, Ди. Делись.
— Хорошо. — Она начала раскачиваться. — Ты — призрак.
— Да ладно, не дури.
— Я же сказала, это бред.
— Ди, я… Да ты дотронься! Разве я похож на призрака?
— Не знаю. Может, они материальны и ничем не отличаются от обычных людей. Вдруг ты зомби, упырь, вампир?
— Ты веришь в такие вещи? — Я подумал, что ослышался.
— Нет. Просто предлагаю разные варианты. Еще хочешь? Могу продолжить.
— Давай.
— Тебя похитили из могилы инопланетяне и оживили. Тебя выкопал сумасшедший ученый и сотворил нового Франкенштейна. В могилу просочилась живая вода, и ты ожил. Ты клон — генетики создали нового Мартина Робинсона, заполучив образцы тканей старого.
Я расхохотался, но Ди оставалась серьезной.
— Бред, — подтвердил я. — Инопланетяне? Клоны? Зомби? Давай ближе к реальности. Я здесь, я настоящий, я живой. Надо только объяснить, как это получилось. Надо как следует разобраться. Я год прожил другим человеком. Мне надо знать, как я стал Капаком Райми.
— Может, ты и не стал. Может, этот год тебе померещился.
— Ди… — простонал я.
— А что? Остальное действительно бред, я только хотела показать, какая чушь твоя версия. Но сейчас я всерьез. Ты на год погружаешься в амнезию, даже не замечаешь, что не можешь вспомнить прошлое, и остальные тоже не замечают, не задают вопросов и не удивляются, что ты ничем не можешь подтвердить свою личность? Вот она реальность, Мартин. Твоя жизнь, твоя смерть, наш брак, твое прошлое. Ты был учителем, теннисистом, хорошим человеком и любящим мужем. Вот она реальность. А кем ты был там, в городе?