– Не думаю, что надо искать человека, никогда
не дававшего себе труда любить меня.
Она захлопнула дверцу, улыбнулась и резко
рванула с места. Вопреки произнесенным ею словам, я знал, каков будет ее
следующий шаг.
Самира Р. Халиль, мать Афины
Мне казалось, что ее профессиональные
достижения, ее умение зарабатывать деньги, ее новая любовь, ее радость, когда
она играла с маленьким сыном, – словом, все отошло на второй план. Я была
просто в ужасе, когда Шерин сообщила мне о своем решении – найти ту, кто
произвел ее на свет.
Сначала я утешала себя: разумеется, никакого
приюта больше не существует, личные дела давно уничтожены, чиновники окажутся
непреклонны, правительство падет и границы закроют, или чрево, когда-то
вынашивавшее Афину, уже давно обратилось в прах. Но этих утешений хватило
ненадолго: мне ли было не знать, что для моей дочери препятствий не существует,
ибо она способна на все.
До сей поры эта тема у нас в семье была под
запретом. Шерин знала, что она – наша приемная дочь, ибо бейрутский психиатр
посоветовал рассказать ей, когда немного подрастет, всю правду. Но она никогда
не спрашивала, откуда она, из какой страны, – для нее, как и для нас с мужем,
отчизной был Бейрут.
Приемный сын одной моей подруги покончил с
собой в шестнадцать лет, когда у него родилась сестра, – я помнила об этом, и
потому мы с мужем больше не заводили детей и шли на любые жертвы, чтобы Шерин
поняла: она – единственная причина моей любви, радости и печали, надежд и
упований. И все равно она этого вроде бы не замечала. О Боже мой, как неблагодарны
могут быть дети!
Я хорошо знала свою дочь и понимала, что
доказывать что-либо бессмысленно. Целую неделю мы с мужем почти не спали, а
утром и вечером она бомбардировала нас одним и тем же вопросом: «Как называется
тот румынский город, где я родилась?» В довершение всего Виорель постоянно
плакал, как будто сознавая, что происходит рядом с ним.
Я решила снова проконсультироваться с
психиатром. И спросила, почему молодая женщина, у которой есть все, постоянно
чувствует себя обделенной и несчастной.
– Все мы хотим знать, откуда мы, – сказал мне
врач. – Это фундаментальный философский вопрос. А что касается вашей дочери, то
я считаю ее интерес к своим корням вполне оправданным. Разве вас это не
интересовало бы?
Нет, отвечала я. Даже наоборот: я считала бы,
что это опасно – искать человека, отвергшего и бросившего меня, когда я была
лишена сил, чтобы выжить.
– Вместо того чтобы противодействовать,
попробуйте помочь ей, – настаивал психиатр. – Быть может, увидев, что вы не
возражаете, она откажется от своей идеи. Год, проведенный вдали от всех ее
близких, должен был развить в ней некий, как мы говорим, эмоциональный голод,
который она пытается теперь утолить такими вот мелкими провокациями. И
устраивает их с единственной целью – убедиться, что ее любят.
Лучше бы Шерин сама пошла к психиатру – тогда
бы я поняла причины ее поведения.
– Демонстрируйте доверие, не рассматривайте
все это как угрозу. Но если она и после этого все же захочет уехать, вам
остается только смириться и сообщить ей то, о чем она просит. Насколько я
понимаю, она всегда была проблемной девочкой. Как знать, может быть, эти поиски
укрепят ее?
Я спросила, есть ли у психиатра дети. Он
ответил: «Нет», и я поняла, что напрасно обратилась к нему за советом.
В тот же вечер, когда мы сидели у телевизора,
Шерин вновь взялась за свое:
– Что вы смотрите?
– Новости.
– Зачем?
– Хотим знать, что происходит в Ливане, –
ответил мой муж.
Я почувствовала подвох, однако было уже
поздно. Шерин моментально воспользовалась ситуацией.
– Вот видите, вам интересно, что происходит в
стране, где вы родились. Вы обвыклись в Англии, обзавелись друзьями, живете
спокойно и безбедно, папа много зарабатывает здесь. И все-таки продолжаете
покупать ливанские газеты, щелкаете пультом, пока не наткнетесь на какой-нибудь
репортаж из Бейрута. Вы воображаете будущее исходя из своих представлений о
прошлом и не отдаете себе отчета в том, что эта война не кончится никогда.
Скажу иначе: теряя связь со своими корнями, вы думаете, что утратили связь с
миром. Так неужели же вам трудно понять мои чувства?!
– Ты – наша дочь.
– Да. И навсегда ею останусь. Я горжусь этим.
Пожалуйста, не сомневайтесь в моей любви к вам, в том, как я благодарна вам за
все, что вы для меня сделали. И я прошу только одного – позвольте мне побывать
на моей истинной родине. Может быть, я спрошу женщину, которая произвела меня
на свет, почему она бросила меня, а может быть, и не стану, а просто взгляну ей
в глаза. Если не сделаю этого, буду презирать себя за трусость и никогда не
смогу постичь суть и смысл пробела.
– Какого пробела?
– В Дубае я изучала каллиграфию. Я танцую при
всяком удобном случае. Но музыка существует лишь потому, что существуют паузы.
А фразы – лишь благодаря пробелам. Занимаясь чем-нибудь, я чувствую себя
полноценным человеком, но ведь никто не может действовать на протяжении
двадцати четырех часов кряду. И вот, когда я останавливаюсь, остро ощущаю, что
чего-то не хватает.
Вы часто говорили мне, что я с рождения
отличалась беспокойным нравом. Но ведь я не выбирала себе такую манеру
поведения – мне бы тоже хотелось сидеть здесь и смотреть телевизор. Однако это
невозможно: мысли в голове несутся без остановки. Иногда мне кажется – я схожу
с ума: я должна постоянно что-то делать – танцевать, писать, продавать
земельные участки, заботиться о Виореле, читать все, что подвернется под руку.
Вы считаете, что это нормально?
– Такой уж у тебя темперамент, – сказал мой
муж.
На этом разговор оборвался так же, как и все
предшествующие: Виорель заплакал, Шерин замкнулась в молчании, а я в очередной
раз убедилась в том, до чего же неблагодарны дети по отношению к своим
родителям, а ведь те столько сделали для них. Однако наутро, за кофе,
прерванный разговор возобновил мой муж.