– Меня лишили лицензии, но все же я еще не забыл этических правил, предусматривающих ответственность защитника по отношению к клиенту. Если бы я был вашим адвокатом, то посоветовал бы внимательно прочитать эту бумагу.
– Но вы не мой адвокат.
Он потер лицо ладонью.
– Послушайте, Сара, завтра, когда вы явитесь к окружному прокурору, вам будет нужен официальный юридический представитель.
– Но я здесь никого не знаю.
– Вы знаете меня.
– Но вы не...
– Я могу защитить ваши интересы так же... нет, пожалуй, даже лучше, чем кто-либо другой. Потому что прекрасно знаю окружную прокуратуру – ведь я некоторое время практически ею руководил. Потому что знаю, как мыслят эти люди. И в законе ничего не сказано о том, что я не могу вас представлять. Я лишен лицензии, но остался дипломированным юристом. – Джейк прошелся по комнате. – Вы имеете право сами выбрать себе представителя. Это важный момент.
Сара молча смотрела на него.
– Клянусь, если вдруг возникнут какие-то проблемы, я вызову самых лучших криминалистов, каких знаю, – оживился Джейк. – Ради общественного блага. Но разговор у вас предстоит совсем простой. Я не предвижу осложнений.
Она пыталась отделить эмоции от здравого смысла. Да, Джейк ей неприятен, он поступил с ней по-свински, но она знала, что он прав. Лучше него вряд ли кто-нибудь смог бы официально представить Сару в управлении окружного прокурора.
Боже, как она не хотела зависеть от этого человека!
– Дайте хотя бы прочитать, что там написано, – сказала Сара, откладывая необходимость давать немедленный ответ.
Он протянул ей документ на бланке управления окружного прокурора Денвера. Внизу стоял неразборчивый росчерк, сделанный Томасом Хердом. Этот листок бумаги был для нее одновременно и свободой, и тюрьмой. Сара читала официальные юридические фразы: «Иммунитет от обвинения на основе полных и ясных показаний...»
– У вас есть ручка? – спросила она, не поднимая глаз.
– Вы поняли, что подписываете? Этот документ накладывает определенные обязательства.
– Я поняла, что у меня нет выбора.
– Всегда есть выбор.
– Вы имеете в виду, что я либо подписываю эту бумагу и даю показания, либо отправляюсь в тюрьму. Какой у меня есть еще вариант, Джейк?
Он промолчал.
– Давайте ручку.
Он полез в нагрудный карман, вытащил ручку и протянул ей. Она была теплой, согретой его телом. Сара быстро подписала бланк, боясь, что может потерять самообладание.
– Отлично, – сказал Джейк, укладывая документ в папку. – Теперь вам нечего бояться.
– Неужели? – Она попыталась улыбнуться. – А мне показалось, что я только что подписала себе смертный приговор.
– Зачем так говорить! – возбужденно воскликнул он.
– Вы забыли, что за мной охотятся?
– Но о том, что вы находитесь здесь, никто не знает!
– Мне хотелось бы в это верить, но я не верю. Если они нашли меня в пансионате, то могут найти и здесь.
– Тогда мы ничего не опасались. А теперь совсем другое дело. Вы под надежной защитой все двадцать четыре часа в сутки.
– Ладно, – проговорила Сара устало. Внезапно ей смертельно надоело препираться с ним. – Как скажете.
– Сара...
– Да.
– Ничего. Я... хотел просто напомнить, что завтра мы с вами идем к окружному прокурору.
– А я помню. – Сара надеялась, что произносит эти слова вполне равнодушно. Впрочем, в любом случае это не имело особого значения.
Джейк остался ужинать. Нина подала жаркое из свинины с картошкой и тушеной морковью. Савиль выглядел немного подавленным и все время молчал. Сара тоже. Кармайклы, уважая их настроение, тем не менее спокойно переговаривались друг с другом. Обычная семейная болтовня.
– Пап, как по-испански церковь? Я не могу закончить домашнее задание.
– Посмотри в словаре.
– Ну ладно, скажи, жалко тебе, что ли?
– Иглесия, – ответил Дэвид.
– О, а я как раз сам вспомнил.
– Мам, можно я возьму еще картошки?
– Ты уже съел, наверное, четыре порции.
– Ну пожалуйста.
– Дэвид, я забрала из химчистки твой темно-синий костюм. Одно пятно они так и не отчистили. Жалко выбрасывать, такой хороший костюм.
– Милая, я буду носить его на работу. Уверен, никто даже не заметит.
– Мам, а что на десерт? Мороженое?
– Дядя Джейк, а какое ваше любимое, шоколадное или ванильное?
– Мне вообще-то нравятся шарики, – сказал Джейк, – с шоколадом внутри.
– Я купила шоколадные чипсы, – вспомнила Нина, – потому что была распродажа. А теперь их никто не хочет есть.
– Как это не хочет? – закричали мальчики хором.
После еды мужчины пошли в гостиную, а Сара настояла на том, чтобы помочь Нине с мытьем посуды. Она могла по крайней мере переносить тарелки одной рукой со стола в раковину и ставить в посудомоечную машину. В душе теплилась надежда, что, пока они будут возиться с посудой, Джейк уйдет.
Но когда Нина налила себе и Саре кофе без кофеина и женщины с чашками вошли в гостиную, он еще был там. О чем-то тихо переговаривался с Дэвидом. Работал телевизор, передавали бейсбольный матч. Играла команда «Рокис», на экране мелькали спортсмены, но мужчин это мало интересовало.
– Идите налейте себе кофе, ребята, – посоветовала Нина, устраиваясь на диване. – Джейк, сегодня я купила твой любимый, колумбийский.
Дэвид вернулся с чашкой, сел рядом с женой и положил ей руку на бедро. Как будто случайно. Такого любящего жеста Саре еще не приходилось видеть ни разу в жизни. Она отвела глаза, почувствовав необъяснимое смущение, но ни Кармайклы, ни Джейк, похоже, этого не заметили. Джейк стоял у окна с чашкой в руке и задумчиво разглядывал улицу. Тишину нарушил возглас Дэвида:
– Все, они продули. Три аута, база заполнена, никаких шансов.
Сара притворилась, что смотрит игру, продолжая исподтишка наблюдать за Джейком. Сегодня он был для разнообразия чисто выбрит – видимо, в честь визита к окружному прокурору, – в джинсах и голубом пуловере. Наверное, заезжал домой переодеться.
Сара ненавидела его, но еще больше ненавидела себя за то, что он до сих пор был ей небезразличен. Теперь было ясно, почему он остановил ее в тот вечер, почему не воспользовался ее тогдашней доверчивостью. Джейк не захотел быть скотиной, надо отдать ему должное.
Одновременно следовало признать и свою собственную роль в этой скверной драме. Она сама сделала выбор – сбежала из отеля, спряталась, попыталась обо всем забыть. А ведь за эти полтора года можно было в любой момент явиться в полицию, выступить с показаниями, на худой конец сделать анонимный телефонный звонок или послать анонимную записку.