Три дня спустя Макс сказал Стелле, что подал заявление о приеме на должность рядового врача в психиатрической больнице в северном Уэльсе и что его должны взять охотно. Стелла поняла, что имелось в виду: он вправе претендовать на большее. Матери он пока ничего не сообщал. Стелле стало любопытно, как он объявит ей об этом. Скажет ли, что его карьеру загубила распутница?
Воспоминания об Эдгаре приходили внезапно, захватывали Стеллу врасплох, и от боли она ловила ртом воздух, словно после удара в живот. Но теперь боль умерялась убежденностью, что он пытается связаться с ней. Это вселяло надежду. Хотя когда Макс бывал дома, ей не удавалось сохранять равнодушный вид. Она считала – он понимает, что происходит, поскольку любой психиатр может распознать разбитое сердце на таком близком расстоянии. Он не пытался выказывать сочувствие, и она ненавидела его просто потому, что он не Эдгар. Макс не был Эдгаром, однако находился рядом и потому был ненавистен. Это было несправедливо, но Стелла ничего не могла с собой поделать. Когда она не питала к нему активной ненависти, ее охватывало какое-то пустое, мертвенное, бесчувственное равнодушие, в котором она видела форму пассивной агрессии. Не будь Стелла так измождена, она бы не вынесла подобной жизни. Но ей нужен был кров, нужен был Чарли, поэтому она влачила свои дни, занималась домашней работой, ожидала без любопытства, чем ее встретит северный Уэльс, и все же при каждом телефонном звонке сердце у нее вздрагивало.
Но всякий раз звонил не Эдгар. Погода становилась все более хмурой, дождливой, и предчувствие зимы давало Стелле какое-то странное утешение. Тому, кто жаждет спячки, холод и становящиеся все длиннее ночи сулят легкий переход в забвение. Стелла думала, что была бы не прочь проснуться только весной. Сон несет с собой беспамятство, по крайней мере он избавил бы ее от вечно маячащего призрака Эдгара. Где он? В те сырые осенние дни она часто лежала на кровати или бродила по саду, рисуя себе сцены его возвращения, их воссоединения – появится ли он сам или пошлет кого-то за ней, как в прошлый раз? И разве она не поедет? Разве не поступит так снова, не колеблясь? Стелла не знала. Не знала.
Однако прежде всего Стеллу ожидал скандал, который учинит Бренда, когда узнает, что Макс лишился должности. Он не хотел сообщать матери об этом и все откладывал, но вечно откладывать было нельзя. Через несколько дней он поехал в Кледуин и вернулся не таким унылым, как ожидала Стелла. Сказал, что там есть интересные возможности.
– В каком смысле интересные? – спросила Стелла.
– В деловом, – ответил Макс. – Больницей руководит мой давний знакомый. У него есть несколько хороших идей. Он хочет ввести кое-какие новшества.
– А где мы будем жить?
– Я подумал, можно купить фермерский дом и отделать его. Они там большие, каменные, по-своему красивые. Может быть, заживем как люди.
С чего это Макс заговорил об этом? Пытался, раз честолюбивые планы сорвались, создать новую философию жизни, включающую внутреннее удовлетворение? Он думал, что поскольку работа предстоит не такая унылая, как он ожидал, то он будет доволен жизнью; по крайней мере днем, в больнице. Будет ли он доволен ею дома, после работы, был уже другой вопрос.
– Что ты сказала? – спросил он.
– Я сказала – почему бы и нет?
Они сидели в столовой, допивали вино после ужина. Чарли ушел к себе в комнату почитать.
– Когда ты сообщишь Бренде? – спросила Стелла.
Услышав от нее «Почему бы и нет?», Макс устало вздохнул. Он ждал воодушевления или хотя бы притворства, считая, что раз он старается поддерживать видимость нормальной семейной жизни, то она, так грубо нарушившая эту нормальную жизнь, вполне может делать то же самое. Но он понимал, что сердиться на нее бессмысленно, отсюда и вздох.
– Наверное, позвоню сейчас. Чтобы отделаться.
– Она будет жутко разочарована.
– Постараюсь смягчить впечатление. Но она придет в ужас при мысли, что мы окажемся в северном Уэльсе.
– Что там окажетесь ты и Чарли. Против того, чтобы там оказалась я, она ничего не имеет.
Макс не стал возражать. Взяв стакан, он пошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
Стелла осталась за столом. Ее охватила странная апатия, не хотелось шевелиться. «Как теперь меня возненавидит Бренда, – подумала она, – женщину, которая тащит в изгнание ее сына и внука! Тащит, лишая ее их обоих. Да, она станет ненавидеть меня еще сильнее, чем раньше».
Разговор был нелегким, Стелла поняла это, сразу как Макс вернулся. Он грузно опустился на стул и, к ее удивлению, снова наполнил свой стакан.
– Не придется нам отделывать фермерский дом, – сказал он, избегая взгляда Стеллы.
– Почему?
– Если бы поедем в Кледуин, то больше не получим от нее ни пенни.
– А твое жалованье?
– Жалованья нам не хватит на то, чтобы сохранить нынешний уровень жизни. Рядовой психиатр в крохотной больнице у черта на куличках…
При мысли о надвигающейся бедности Макс мертвенно побледнел. Стелла осталась равнодушной к этому, как была в то время равнодушна ко всему на свете. Потом ей пришла в голову мысль.
– Макс, – начала она, – если ты разведешься со мной, если поедешь с Чарли в Кледуин без меня… она и в этом случае лишит тебя поддержки?
Макс не ответил, что означало – нет.
– Понятно, – сказала Стелла. – Мать предоставляет тебе выбор: избавляйся от Стеллы – или денег больше не получишь.
Макс опять промолчал.
– Вопрос стоит так: я или она. Решай сам.
Бедняга Макс. Стелла почувствовала что-то похожее на жалость к нему. В какое положение поставила его мать! Хотя выбора у Макса, в сущности, не было. Решившись на благородный поступок, он теперь не мог отказаться от своего намерения ради денег. Это был вопрос принципа.
– Машина, надеюсь, останется у нас? – спросила Стелла.
Тут Макс поднял на нее взгляд, черты его усталого лица исказились горечью и раздражением.
– Да, Стелла. Останется.
Ей было все равно.
– Уже кое-что, – сказала она.
Стелла начала упаковывать их вещи. Эта бездумная работа наводила на мысль о дружной семье, переезжающей на новое место. Но что связывало их, какое будущее их ожидало? Стелла не могла представить, но понимала, что выбора у нее нет, поэтому обертывала бумагой фарфоровую и стеклянную посуду, укладывала ее в картонные коробки, заклеивала их липкой лентой и надписывала. Картины, одежда, постели – все укладывалось в коробки, на всех коробках делались надписи. Стелле помогала миссис Бейн – не по желанию, она ясно давала это понять, а потому, что считала своим долгом. Комнаты одна за другой освобождались от вещей, вещи отправлялись в коробки, ящики, дорожные сундуки, чемоданы, и Стелле эта упаковка атрибутов прежней жизни для отправки по новому адресу почему-то казалась достойным делом.