Последняя кантата - читать онлайн книгу. Автор: Филипп Делелис cтр.№ 30

— Нет, — решительно отрезала Летисия, — я не думаю, что Пьер знал хоть одного коллекционера оружия. Даже знакомых коллекционеров марок у него не было. Видите ли, коллекционирование само по себе было противно его натуре. Коллекционировать — это значит сохранять, систематизировать, создавать что-то незыблемое. Мы как-то раз говорили с ним об этом, коллекционирование для Пьера было делом рутинным, чуждым движению вещей и самой жизни.

— Но каждый человек нуждается в ориентире, не так ли?

— Да, кроме некоторых категорических сторонников прогресса, таких, как он. Он рассматривал жизнь только как постоянное превышение того, что уже достигнуто. Он отрицал всякие границы и всякие ориентиры.

— Это абсурд, прогресс — не прекрасная прямая линия, ведущая к абсолюту. Это всеобщее понимание. Нам пообещали светлое будущее, но дело, скорее, идет к тому, что впору кричать…

— Да, конечно… Словом, я не думаю, что здесь замешан какой-нибудь коллекционер, а тем более — коллекционер оружия. Во всяком случае, наверняка он такового не знал, но нельзя исключить, что когда-то он обругал кого-нибудь из них и тем самым нажил себе врага…

— Ладно… Перейдем ко второй категории… Секта?

— Еще более невероятно. Он был чрезвычайно убежден в том, что имеет разумный взгляд на вещи во всех областях… Разве только секта атеистов?

— А франкмасонство?

— О них я мало что знаю. Нет, в крайнем случае какое-нибудь политическое движение…

— Мы проверили. Одно время он несколько раз встречался с троцкистами, но на деле за ними не последовал. И потом, главное, эти люди никогда не прибегали к шпаге восемнадцатого века. А ведь это наша основная точка отсчета. Я включил секту потому, что использование шпаги могло, возможно, означать ритуал, я, правда, не знаю какой.

— Да, — согласилась Летисия, — но невозможно представить Пьера, ввязавшегося в какие-нибудь хоть в малейшей степени сверхъестественные церемонию или ритуал. Во всяком случае, по доброй воле.

— Хорошо, третья категория: извращенец.

— О каком роде извращении вы думаете?

— Конкретно — ни о каком, но, к примеру, садисты.

— Я не припомню, чтобы он упоминал о друзьях с садистскими наклонностями… Впрочем, вы уже должны были узнать, что у него было мало друзей. У него был своеобразный характер. За энтузиазм Пьера или любили, или ненавидели, и последнее случаюсь чаще. Я его очень любила…

При последних словах Летисия, словно подавленная ими, опустила голову.

— Да… да… — сказал Жиль, — мне кажется, нет смысла обращаться к последней категории, к категории сумасшедших…

— Если для того, чтобы спросить меня, часто ли он встречался с ними, то да. Но чем больше я думаю об этом, тем больше прихожу к выводу, что эта гипотеза наиболее приемлема.

— И да, и нет. Наверняка надо быть совсем ненормальным, чтобы обзавестись подобного рода оружием, привезти в самый центр Парижа. Согласитесь, это нечто чрезвычайное. Ведь шпагу не спрячешь в карман, как банальный пистолет.

— А в квартиру Пьера? Вы могли бы отыскать сумасшедшего коллекционера с садистскими наклонностями, служащего сатане, который мог бы пересечь Париж с таким оружием?..

— Мы все проверили, но, во всяком случае, ни один из соседей Пьера Фарана не отвечает тем приметам, скажем… идеальным приметам, которые вы сейчас описали. И конечно, можно не уточнять, что ни один из них ничего не слышал и ничего не видел…

Жиль встал и сделал несколько шагов. Потом немного монотонным голосом как бы процитировал:

— «В середине восемнадцатого века Людовик Пятнадцатый правил во Франции, Георг Третий в Англии и Фридрих Второй в Пруссии…»

Летисия подняла голову, словно ошеломленная.

— Что вы хотите сказать?

— О! Ничего… тема фуги дана Фридрихом Вторым Баху, не так ли?

— Да, фуга и шпага принадлежат к одной эпохе, но что из этого следует?

— Пока ничего. Всего лишь вызывающее смущение совпадение. Ведь спор шел о фуге. Кстати, должен вам сказать, что чисто профессионально я не люблю споров, которые предшествуют насильственной смерти.

Париж, наши дни

Когда Жиль Беранже изучал жизнь какого-нибудь музыканта, он проявлял примечательную способность как бы самому переживать сцены из его жизни. Это был странный процесс, который не открывал в нем какой-то необыкновенный дар восприятия, а просто свидетельствовал о его огромном воображении. Когда он собирал все элементы, то создавал в уме картину прошлого.

Сегодня Жиль снова пребывал в Вене 5 декабря 1791 года, в комнате, где лежал умерший Моцарт. Он сконцентрировал внимание и постарался вернуться в своем сне наяву к тому моменту, когда заметил за занавеской чью-то мелькнувшую тень. Наверняка это была аллегория, но аллегория, определенно имеющая смысл.

Он сделал вид, будто ничего не заметил, и подошел к кровати, на которой лежал Вольфганг. Черты его лица были искажены и не имели ничего общего с многочисленными портретами, которые потом сделают художники. Вопреки крепким традициям, установленным живыми, которые ищут в этом некоторое утешение, смерть не запечатлела на лице Моцарта ни тени спокойствия. На его висках проступила синева, и Жилю казалось, что красные пятна появлялись на шее прямо над кружевным жабо, которым дополнили его погребальный наряд.

Жиль был уверен, что если б он приподнял веки композитора, то увидел бы в его глазах ужас от последнего видения, видения того, кто сейчас затаился, спрятавшись там, у окна.

Уже давно Жиль верил, что Моцарта убили, но теперь, найдя новое подтверждение тому в спальне покойного, он окончательно утвердился в этом. Он снова вспомнил знаменательное свидетельство Шака о репетиции «Реквиема». По его словам — и никто не опровергнул этого, — Моцарт устроил репетицию в своей спальне 3 декабря около четырех часов дня. Собрались вчетвером друзья Моцарта, они были и солистами, и хором. Моцарт пел партию альта, Шак — сопрано, Хофер — тенора, а Герл, как обычно, своим великолепным голосом — басовую. 3 декабря, всего за два дня до смерти… А ведь Lacrimosa, [88] последняя написанная Моцартом часть, начинается чуть ли не через добрый час после начала, да еще исполнение не раз прерывалось, потому что певцы исполняли «Реквием» в первом чтении, с листа. Для Моцарта такие репетиции были традицией, и он, задыхающийся, больной, изможденный, с отекшими руками и ногами, может быть, уже ощущающий частичный паралич, о котором упоминалось в воспоминаниях, час или, возможно, даже два пел сложную партитуру со своими друзьями… меньше чем за сорок восемь часов до того, как испустил последний вздох…

Неожиданно в комнату вошел Франц Ксавер Зюсмайр. Он был учеником Моцарта по композиции уже с начала года, но за то недолгое время добился от своего учителя, который был всего на десять лет старше его, доверия и дружбы.