Маньчжурский кандидат - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Кондон cтр.№ 65

Генерал Боллингер удалился от активной деятельности, дабы взять в свои руки бразды правления крупнейшей в мире компании по производству корма для собак. Одна из его немногих, скажем так, шуток (перечислять остальные не имеет смысла), любимая, а потому нередко повторяемая, звучала так:

— Интересно, как русские собираются с нами тягаться, если у нас танки-тягачи, а у них — одни сплошные «москвичи». Дошло? (Смех.) Сам он много лет ходил в патриотах.

* * *

Прошла зима, наступила весна, а Марко и его подразделение так ничего и не обнаружили. Активных действий со стороны противника также не предпринималось. В марте ФБР стало известно, что имя Реймонда фигурирует во французском списке возможных подозреваемых в связи с убийством в июне прошлого года депутата-антикоммуниста Франсуа Орсела. Несколько позже выяснилось, что имя Реймонда упоминается также в аналогичном, но подготовленном уже Скотланд-Ярдом списке, составленном в связи с убийством лорда Крофтнэла. Французский список подозреваемых включал в себя восемь человек — американцев и не только, находившихся неподалеку в момент совершения преступления. Список Скотланд-Ярда состоял из трех фамилий. Оба учреждения обращались к ФБР с просьбой провести обычную проверку и дать свои комментарии. Имя Реймонда было единственным, фигурировавшим в обоих списках.

В конце мая сенатор Айзелин с женой поселились в доме на Лонг-Айленд — в преддверье бурной общественной жизни и также, как объясняла миссис Айзелин, дабы она могла внести свою лепту в подготовку к возвращению домой овдовевшей дочери сенатора Джордана, Джози, прикоснуться к ее горю, так сказать, женской рукой, ведь она и отец бедняжки — давнишние друзья. Все это Элеонор поведала редактору отдела общественной жизни «Дейли пресс», предварительно передав тому через Реймонда просьбу связаться с ней. Так что Реймонд узнал новость о возвращении Джози, как и все остальные читатели, из газеты. В результате, набирая номер матери, он трясся от ярости и негодования.

Она молча ждала, пока сын выскажется. Это длилось почти четыре минуты без перерыва — тяжело дыша, сбиваясь, плюясь рваными фразами, он исторгал пулеметные очереди проклятий, пока не выдохся. Уверившись, что в его речи возникла пауза, мать пригласила Реймонда на костюмированный бал, назначенный непосредственно на день возвращения Джози из Буэнос-Айреса. Ему обязательно надо принять приглашение, добавила она, ведь Джози уже согласилась прийти, а один Бог знает, сколько воды утекло с тех пор, как они в последний раз встречались. Сцепив зубы, Элеонор молча переждала повторный поток непристойностей и оскорблений, которыми разразился в ответ Реймонд, а потом обрушила трубку на рычаг с такой силой, что сбила телефон со стола. Но это не утолило ее черную ярость, а лишь распалило ее. Она подобрала трубку, отодрала ее от панели и запустила в стеклянный журнальный столик в четырех футах от себя. Потом подняла с пола расколотый столик и зашвырнула его в короткий коридор, в конце которого располагалась ванная, дверь в которую оказалась открыта. Сквозь стекло душевой кабинки просвечивала розовая плитка. Столик разбил стекло, врезался в выложенную плиткой стену и с грохотом осыпался прямо в ванну.

* * *

После кошмарной, бессонной ночи Реймонд, вопреки своему намерению явиться в офис в семь и сделать все дела, заснул на рассвете и проспал до одиннадцати. В ответ на утреннее приветствие Чанджина он чуть не сшиб слугу с ног: зная, что хозяин никогда не встает позже восьми, Чанджин не удосужился разбудить Реймонда.

Очутившись в офисе, Реймонд запер за собой дверь. Прибегнув к самой наимерзейшей из всего своего обширного репертуара мерзких интонаций, он отдал распоряжение девушке на коммутаторе, чтобы с ним не соединяли, кто бы ни звонил.

— Включая мистера Давни, сэр?

— Да.

— И мистера О'Нила, сэр?

— Включая всех! До единого! Можете вы вколотить это в ваши глупые головы?

— В головы? Но у меня всего одна голова, сэр.

— Не сомневаюсь, — скривился Реймонд. — Так можете вы вколотить это себе в голову? Никаких звонков. Понятно?

— Будьте спокойны, сэр. Можете держать пари на что угодно — вам сегодня не дозвонится никто.

— Пари? О! Секундочку. Я решил пересмотреть мои указания. Я принимаю любые звонки из Буэнос-Айреса. Вы, вероятно, произносите это название как Бьюноуз Эирс. Если позвонят оттуда, соедините.

— С чем именно, сэр?

— С чем именно что?

— С каким городом соединять?

— Не понял.

— С Буэнос-Айресом или с Бьюноуз Эирсом?

— Это одно и то же!

— Замечательно, сэр. Значит, вы ответите на звонки из любого из этих мест или из обоих. Больше не хотите пересмотреть указания?

Реймонд повесил трубку, не дослушав.

— О-о-о, ну и тип, ну и тип! — воскликнула «телефонная барышня», обращаясь к двум другим, по правую и левую руку от себя. — Когда-нибудь я до него доберусь. Я буду ждать и жестоко отомщу, пусть мне даже предложат в другом месте вчетверо большую зарплату, а работать надо будет вдвое меньше. Я останусь здесь, я готова состариться на этом коммутаторе, но зато однажды — о, этот день придет! — и тогда, тогда, о, тогда!!! — говоря все это, она скрежетала зубами.

— Кто это тебя так довел? Шоу? — хмыкнула девушка слева.

— Что толку кипятиться? — пожала плечами девушка справа. — Если тебе предложат такую работу, где платят вчетверо больше, не отказывайся. С Шоу все равно никому не справиться.

«Дорогая Джози!

Мне трудно писать это письмо. Я так слаб и так боюсь, что не знаю, смогу ли его написать, и эта фраза удивляет меня самого, потому что впервые в жизни открываю другому человеку что-то, выходящее за рамки минимально необходимого. С самого начала хочу предостеречь: в этом письме я раскрою тебе свою душу, так что оно, наверное, получится длинным. Поэтому, если мои слова причиняют тебе боль, ты можешь остановиться на этом месте, и все закончится. Любя тебя так, как я люблю (сначала я хотел сказать „любил“, чтобы потом описать, как моя любовь все крепла на протяжении этих девяти пустых и бесполезных лет без тебя), чувствуя, как моя любовь все растет и растет, и растет, и не имея при этом места, куда можно сложить этот гигантский, взошедший в пустоте урожай, я понял, что мне остается лишь носить ее на себе, точно одежду, которая никому больше не подойдет и никому не нужна, но которая все же хранит в себе тепло, способное согреть человека вроде меня, закоченевшего на ледяном ветру. В следующем месяце ты возвращаешься в Нью-Йорк. Я начинал это письмо не меньше тридцати раз и рвал написанное, но больше я не могу откладывать ни на день, потому что тогда оно может тебя не застать. Я не в состоянии написать это письмо, но я должен его написать, потому что знаю: у меня нет ни характера, ни мужества, ни привычки надеяться на лучшее, — одним словом, качеств людей, имеющих право на свое место под солнцем — и потому я никогда не наберусь мужества заговорить с тобой о той боли и тоске, которые…»