Поскольку в этот вечер Монк ехал на служебной машине Министерства обороны в форме полковника Генерального штаба, жители не видели оснований скрывать, что «дядя Коля» живёт там-то и там-то.
В полной темноте, поёживаясь от холода, около девяти вечера Монк постучал в дверь. Открыл одноногий ординарец и, увидев военную форму, впустил его в дом.
Генерал Николаев не ожидал посетителей, но форма полковника Генерального штаба и атташе-кейс не вызвали у него заметного удивления. Он сидел в своём любимом кресле у камина с пылающими поленьями, читая военные мемуары более молодого генерала и время от времени насмешливо пофыркивая. Он знал их всех, знал, что они сделали, и, к их стыду, знал, чего они никогда не делали, что бы они теперь ни заявляли, когда появилась возможность получать деньги за свои придуманные воспоминания.
Он поднял голову, когда Володя объявил, что приехал человек из Москвы.
— Кто вы? — ворчливо спросил генерал.
— Тот, кому необходимо поговорить с вами, генерал.
— Из Москвы?
— Сейчас — да.
— Ладно, раз уж вы приехали, переходите к делу. — Генерал кивнул в сторону кейса. — Бумаги из министерства?
— Не совсем так. Бумаги. Но из другого места.
— Похолодало. Вы лучше сядьте. Ну, выкладывайте. Что у вас за дело?
— Позвольте мне быть совершенно откровенным. Эта форма потребовалась для того, чтобы убедить вас принять меня. Я не служу в российской армии, я не полковник и, конечно уж, не из штаба какого-нибудь генерала. По правде говоря, я американец.
Сидящий напротив русский, словно не веря своим ушам, несколько секунд не отрывал от Монка глаз. Затем кончики ощетинившихся усов задёргались от гнева.
— Вы самозванец! — сердито сказал он. — Вы грязный шпион! Я не потерплю в своём доме самозванцев и шпионов! Убирайтесь!
Монк не двинулся с места.
— Хорошо, я уйду. Но шесть тысяч миль — долгий путь ради тридцати секунд; не ответите ли вы на мой один-единственный вопрос?
Генерал Николаев, нахмурившись, смотрел на него.
— Один вопрос… Какой?
— Пять лет назад Борис Ельцин попросил вас вернуться в армию и принять командование при нападении на Чечню и разрушении Грозного. Ходят слухи, что, поглядев на планы, вы сказали тогдашнему министру обороны Павлу Грачеву: «Я командую солдатами, а не мясниками. Эта работа для палачей». Это правда?
— Ну и что из этого?
— Это правда? Вы обещали мне ответить на вопрос.
— Хорошо, да. И я был прав.
— Почему вы так сказали?
— Это уже второй вопрос.
— Мне нужно проехать ещё шесть тысяч миль, чтобы добраться до дома.
— Хорошо. Потому что я не считаю геноцид работой для солдата. А теперь уходите.
— Вы знаете, какую грязную книгу вы читаете?
— А откуда вы знаете?
— Я прочитал её. Вздор.
— Верно. Так что же?
Монк запустил руку в кейс и извлёк «Чёрный манифест». Открыл его на заранее отмеченной странице и протянул генералу.
— Если у вас есть время читать всякую дрянь, почему бы не взглянуть на кое-что действительно неприятное?
Генеральский гнев боролся с любопытством.
— Американская пропаганда?
— Нет, российское будущее. Взгляните. На эту страницу и следующую.
Генерал Николаев, что-то проворчав, взял протянутую папку. Он быстро прочитал отмеченные две страницы. Его лицо покрылось красными пятнами.
— Чёрт знает какая чепуха! — воскликнул он. — Кто написал эту чушь?
— Вы слышали об Игоре Комарове?
— Конечно. Станет президентом в январе.
— Хорошим или плохим?
— Откуда я могу знать? Все они, что называется, «куда ветер дует».
— Значит, он не лучше и не хуже других? — Примерно так.
Монк описал события, происшедшие 15 июля, стараясь изложить все как можно быстрее, опасаясь не удержать внимание старого человека или, ещё хуже, истощить его терпение.
— Не верю! — отрезал генерал. — Вы явились сюда с какой-то фантастической историей…
— Если это фантастическая история, то три человека не умерли бы из-за того, что владелец пытался её вернуть себе. Но они погибли. Вы идёте куда-нибудь сегодня вечером?
— Нет. А что?
— Тогда почему бы не отложить мемуары Павла Грачева и не почитать планы Игоря Комарова? Некоторые главы вам понравятся. Восстановление мощи армии. Но не для того, чтобы защищать Родину. Для Родины не существует внешней угрозы. А чтобы осуществить геноцид. Вы, может быть, не любите евреев, чеченцев, грузин, украинцев, армян, но они тоже были в тех танках, помните? Были под Курском и участвовали в операции «Багратион», в Берлине и Кабуле. Они сражались рядом с вами. Почему бы не уделить несколько минут и не посмотреть, что приготовил им господин Комаров?
Генерал Николаев пристально смотрел на американца, который был на четверть века моложе его, потом ворчливо спросил:
— Американцы пьют водку?
— Пьют, морозными ночами в глубине России.
— Бутылка вон там. Налейте себе.
Пока старик читал, Монк угощался крепкой «Московской» и думал о подготовке, которую прошёл в замке Форбс.
Николаев, вероятно, последний из русских генералов со старомодным чувством юмора. Он неглуп и бесстрашен. Существуют десятки миллионов ветеранов, все ещё готовых слушать «дядю Колю», говорил ему русский инструктор Олег.
После падения Берлина и года, проведённого в оккупационных войсках, молодого майора Николаева послали в Москву в Бронетанковую академию. Летом 1950 года его назначили командиром одного из танковых полков на Дальнем Востоке.
Война в Корее была в самом разгаре, и северокорейцы откатывались назад под напором американцев. Сталин серьёзно подумывал, не помочь ли корейцам спасти свою шкуру, бросив туда собственные новые танки против американцев. Но его остановили мудрые советники и собственная паранойя. Танки «ИС-4» засекретили настолько, что о каких-либо деталях никогда даже не упоминали, и Сталин боялся, что один неповреждённый танк может достаться врагу. В 1951 году Николаев получил звание подполковника и назначение в Потсдам. Ему было всего двадцать пять лет.
В тридцать лет он командовал танковым полком специального назначения, принимавшим участие в подавлении венгерского восстания. И там он впервые огорчил советского посла Юрия Андропова, который потом стал председателем КГБ на пятнадцать лет и позднее — Генеральным секретарём ЦК КПСС. Полковник Николаев отказался применить пулемёты со своих танков для расстрела толпы протестующих венгров на улицах Будапешта.