Пелагия и черный монах - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 83

Ну, конечно, Черный Монах – это Лямпе, сумасшедший физик. Больше, собственно, и некому. Мне следовало догадаться много раньше.

Полагаю, дело было так.

Находясь во власти маниакальной идеи о некоей “эманации смерти”, якобы источаемой Скольким островом, Лямпе задумал отвадить всех от “проклятого” места. Известно, что у больных рассудком часто бывает, что безумна лишь их основополагающая идея, а при ее осуществлении они способны проявлять чудеса ловкости и хитроумия.

Поначалу физик изобрел трюк с водоходящим Василиском – спрятанная под водой скамейка, куколь, хитрый фонарь, замогильный голос, говорящий перепуганному очевидцу: “Иди, скажи всем. Быть сему месту пусту” и прочие подобные вещи. Выдумка дала эффект, но недостаточный.

Тогда Лямпе перенес свой спектакль и на сушу, причем дошло до прямого злодейства – гибели беременной жены бакенщика, а после и самого бакенщика. Сумасшествия этого рода имеют свойство усугубляться, побуждая маниака ко все более чудовищным поступкам.

Как было устроено нападение на Алешу, Феликса Станиславовича и Матвея Бенционовича, я вам уже описывала. Уверена, что именно так все и было.

Однако Лямпе боялся, что Ленточкин или Бердичевский оправятся от ужасного потрясения и вспомнят какую-нибудь деталь, могущую вывести на преступника. Поэтому продолжал пугать их и в клинике.

Ленточкин пребывал в совсем жалком состоянии, ему довольно было малости. А вот к Бердичевскому, сохранившему крупицы памяти и членораздельность, Лямпе проявил особенное внимание. Устроил так, что Матвея Бенционовича поселили к нему в коттедж, где жертва Василиска оказалась под постоянным присмотром самого Черного Монаха. Пугать по ночам Бердичевского для физика было проще простого. Вышел наружу, встал на ходули, постучал в окно второго этажа – только и забот.

И еще я вспомнила, что, когда я пробралась в спальню к Матвею Бенционовичу, кровать Лямпе была пуста. Я-то решила, что он работает в лаборатории, на самом же деле Лямпе в это время находился снаружи, переодетый Василиском, и готовился к очередному представлению. Когда я внезапно для него вылезла из форточки и спрыгнула на землю, ему не оставалось ничего другого, как оглушить меня ударом деревянного шеста.

Вот о чем я хотела Вам сообщить, когда осмелилась заглянуть в комнату. Вы меня выгнали и правильно сделали. Получилось к лучшему.

Я стала размышлять дальше. Куда подевался Лямпе? И почему без верхней одежды? Его не видали несколько дней – так уж не с той ли самой ночи, когда был убит Алексей Степанович?

Я вспомнила страшную картину: лодка, силуэт Черного Монаха, тощее обнаженное тело, переваленное через борт. И меня как пронзило. Лодка! У Лямпе была лодка!

Зачем? Уж не для того ли, чтоб тайно наведываться на Окольний остров?

Я села за стол и быстро записала все речения старца Израиля, числом шесть. Я писала вам в прежнем письме, что чувствую в этих странных словах некое тайное послание, смысл которого никак не могу разгадать.

Вот они, эти короткие реплики, день за днем.

“Ныне отпущаеши раба твоего – смерть”.

“Твоя суть небеса – Феогноста”.

“Вострепета Давиду сердце его – смутна”.

“Имеяй ухо да слышит – кукулус”.

“Мироварец сими состроит смешение – нонфацит”.

“Не печалися здрав есть – монакум”.

Я отделила чертой последнее слово каждой фразы, потому что оно добавлено схиигуменом от себя к цитате из Св. Писания. А что если секретное послание содержится только в заключении каждого предложения, подумала я.

Выписала последние слова строкой. Получилось вот что:

“Смерть – Феогноста – смутна – кукулус – нонфацит – монакум”.

Сначала решила, что выходит чушь, но прочла второй раз, третий, и забрезжил свет.

Тут не одно послание, а два, каждое из трех слов!

И смысл первого совершенно ясен!

Смерть Феогноста смутна.

Вот что хотел сообщить монастырскому начальству старец! Что обстоятельства смерти схимника Феогноста, чье место освободилось шесть дней назад, подозрительны. Да еще и из “Апокалипсиса” после этого присовокупил: “Имеяй ухо да слышит”. Не услышали монахи, не поняли.

Что значит “смерть смутна”? Уж не об убийстве ли речь? Если так, то кто умертвил святого старца и с какой целью?

Ответ дало второе послание, над которым я ломала голову недолго. Отгадку подсказал “монакум”, то есть monachum, по-латыни “монах”. Стало быть, сказано на латыни!

“Кукулус” – это, верно, cucullus – куколь А “нон-фацит” – non facit. Получается: “Cucullus non facit monachum”. To есть “Куколь не делает монаха”, или “Не всякий, кто в куколе, – монах”!

Почему по-латыни9 – еще не осознав все значение этих слов, спросила себя я. Ведь вряд ли отец эконом, которому передают все сказанное схиигуменом, понял бы чужой язык, да и не слишком вежественный брат Клеопа еще исковеркал бы этакую тарабарщину. Старец Израиль не мог этого не понимать.

Значит, латинское речение было обращено не к братии, а ко мне Да и смотрел схимник в три последних дня только на меня, будто хотел особо это подчеркнуть.

Откуда он знает, что скромный монашек с подбитым глазом знает латынь? Загадка! Но так или иначе очевидно: Израиль хотел, чтобы его поняла лишь я одна. Видно, не надеялся на понятливость отца эконома.

И здесь мои мысли снова поворотили назад, к главному. Мне открылся смысл латинского иносказания Я поняла, что хотел сказать старец! Новый носитель схимнического куколя – не отец Иларий! Это преступник, Лямпе! Вот куда он пропал, вот почему его не видно, вот почему вся его одежда на месте!

Физик перебрался на Окольний остров! А если так, то, стало быть, в ту ночь он совершил не одно убийство, а два. И мертвых тел тоже было два! Просто луна выглянула из-за туч слишком ненадолго, и я увидела лишь половину страшного ритуала. Ленточкину злодей заткнул рот навсегда, а почему пощадил Бердичевского – Бог весть. Быть может, и в ожесточившемся, безумном сердце отмирают не все чувства, и за дни, прожитые с Матвеем Бенционовичем под одной крышей, Лямпе успел привязаться к своему кроткому соседу.

Ночью маниак пробрался в Прощальную часовню, где отец Иларий в одиночестве готовился к подвигу схимничества, молился и зашивал куколь. Свершилось убийство. И утром в черном саване к лодке вышел уже не старец, а преступник.