— Сейчас будем делать горячий шоколад! Будем печь печенье! Мам, ты с нами? Мы будем делать пряник. Мама, иди к нам! — Вольф тянул меня за руку. Я шла за ними и чувствовала себя немного лишней. Как будто я сидела под огромным стеклянным колпаком для сыра, отгороженная от всех. Я могла видеть их, они видели меня, но контакта между нами не было. Анс положила свою связку ключей на стол, рядом с хозяйственными сумками. Мейрел и Вольф рылись в пакетах, переполненные энтузиазмом, и размахивали у меня перед глазами вкусными вещами, которые им разрешили купить.
— Мам, смотри, шоколадный пудинг! А вот мини-«твиксы»! Ма-ам, ну посмотри!
Я не смотрела. Мое внимание было приковано к ключам, к огромной связке, на которой висел маленький оранжевый буй. Анс взяла ключи со стола, подошла к картине на стене и открыла ее. Повесила связку ключей на крючок, рядом с другими ключами, каждый с буем своего цвета, в шкафчик для ключей, который был замаскирован картиной.
— Забавный шкафчик, — сказала я и стала рассматривать картинку: безвкусно, наивно нарисованная крестьянская ферма, две большие двери конюшни, перед которыми на скамеечке сидят крестьянин с крестьянкой. Двери конюшни открывались при помощи маленькой деревянной кнопочки. Только Анс могла повесить такую старомодную вещь, да еще и пользоваться ей.
— Это Мартин привез из Швейцарии. Увидел его там в пансионе, где он останавливался, и он ему показался таким забавным, что он спросил, нельзя ли его купить. Оказалось, что это сделала сама хозяйка пансиона вместе со своим мужем.
— Надо же, какая прелесть. А зачем Мартин ездил в Швейцарию?
— Катался на горных лыжах. Вот, держи. Иди, отдохни в своей комнате. Я займусь детьми.
Она протянула мне кружку теплого, пахнущего мочой чая.
— Отвар папоротника. Хорошо успокаивает и снимает депрессию.
— Прекрасно, — я отхлебнула горячего безвкусного чая. Теперь я знала, где она хранит ключи, и это придавало мне почти эйфорический подъем. В конторе Мартина я найду ответы на свои вопросы, в этом я была уверена.
Рини первая увидела пламя. Я сидела у нее на кухне и попивала вино, как вдруг она закричала, что мой дом горит. Мы выбежали на улицу, крича от ужаса. Пламя вырывалось из моей кухни, и я закричала: «Дети, мои дети спят наверху!» Я хотела войти в дом, подняться наверх, но была совершенно парализована. Я оглянулась, Рини исчезла, а я стояла и смотрела на свой горящий дом совершенно одна. Я хотела заплакать, но слезы не шли. Горе было слишком большим, страх слишком сильным. Я чувствовала страшную боль в животе, как при родах, как будто мои дети, которые вышли из меня, опять залезали ко мне внутрь. Я опустила глаза и увидела, что действительно беременна, мой живот был как большой, тугой мяч. Моя мать вдруг оказалась рядом со мной и с презрением смотрела на меня. «Вот тебе, — сказала она. — Это тебе наказание. Ты не можешь хотеть одного ребенка и не хотеть другого!»
Она пошла дальше, я хотела ее догнать, но не могла и двинуться с места.
Младенец выскользнул из меня, я ничего не почувствовала, он упал на землю и заплакал. Я подняла глаза и не увидела никакого пожара. Мейрел и Вольф вышли из дома и радостно побежали к своему новорожденному братику. Мейрел схватила его и осыпала поцелуями.
Потом я проснулась. Я вспотела, во рту было липко и сухо. Глубокая печаль, которая мучила меня во сне, камнем лежала на сердце. Как будто я была глубоко под водой. Медленная пульсация крови доносилась издалека, как шум моря. Я опять соскользнула назад, в свой кошмар, я знала, что это сон, но не могла проснуться.
Кто-то потряс меня за плечо. Погладил мой лоб.
— Эй, — сказала Анс нежно. — Как ты?
Я потрясла головой, и мозги застучали по черепной коробке. Я попыталась встать, но мышцы были как ватные.
— Ты уж лучше полежи, — сказала она и укрыла меня колючим шерстяным одеялом.
Я лежала на диване. Пахло камином. Должно быть, уже поздний вечер, потому что детей слышно не было. В комнате мягко звучало пианино. Я как будто возвращалась издалека. Я закрыла глаза и слушала лаконичные звуки пианино, которые придавали комнате атмосферу зала ритуальных услуг.
Казалось, что я умерла. Жизнь вытекала из меня, с каждым днем я становилась все более пустой и слабой. Что же со мной происходит?
Я попросила у Анс воды, она принесла мне попить, и потом еще. Я пила так, как будто от этого зависела моя жизнь, а Анс сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на меня, как на ребенка с синдромом Дауна.
— Что со мной? — спросила я ее, и она ответила, что буря в моей голове сама собой уляжется, когда я немного отдохну. То, что я ни с того ни с сего засыпаю и чувствую себя, как будто я разбита параличом, происходит, по ее мнению, из-за лекарств. Я не могла вспомнить, что я принимала лекарства.
— Я хочу выйти на улицу.
Эта идея Анс не понравилась. Она считала, что у меня слишком нестабильное состояние, чтобы идти одной.
— Я не пойду далеко, только глотну свежего воздуха. Я целый день сижу в помещении.
Я вдруг почувствовала, что больше ни минуты не могу находиться в доме, бренчанье пианино отдавалось у меня в голове, как будто кто-то у меня над ухом хлопал двумя крышками от кастрюли. Анс предложила пройтись вместе, но я не хотела, чтобы дети оставались одни. Я должна была подумать, а она мне в этом помочь не могла.
Глава 30
Я шаталась на ветру на ватных ногах, пытаясь зажечь сигарету. Мысли были липкими, они словно склеивались, переплывали друг в друга и снова исчезали. Я на какой-то момент перестала понимать, почему оказалась в темноте на улице и что сегодня произошло. Потом сделала глубокий вдох и дотронулась до раны. Пронзившая меня боль показалась почти приятной. Значит, я еще могла чувствовать.
На парковке мой заляпанный грязью белый «гольф» ютился рядом с черной блестящей машиной Анс. Моя маленькая смелая незаменимая лошадка — последнее земное имущество. Завтра я его вымою, теперь у меня есть на это время. Натру воском потускневший лак, подчищу и закрашу ржавчину, отскоблю птичий помет со стекол. Потом надо будет выкинуть все банки из-под колы, грязные носки и засохшие хлебные корки, вычистить пылесосом песок и крошки, и мой верный «гольф» засияет не хуже своего соседа.
Я любила мою машину, хоть это и была старая, ворчливая развалюха с дурной привычкой глохнуть в самый неподходящий момент.
Дверь оказалась открытой. Наверное, я забыла ее запереть. Я села за руль и вдохнула пыльный влажный запах. Потом включила радио и достала диск «Ред Хот Чилли Пепперс», который всегда торчал в кармашке на дверце. Было так холодно, что у меня заныли пальцы, когда я вдавила диск в плеер. На дисплее вспыхнули зеленые цифры. Время. 03.30. Было почти утро. Неужели я так долго проспала на диване? Я стала шарить в кармане, пытаясь найти мобильный и проверить, не врут ли часы, но, видимо, оставила его в доме. Черт! Который был час, когда мне стало нехорошо и я прилегла на диван? Не позднее половины шестого вечера, это точно. Получается, что я отключилась почти на десять часов.