Болото делалось глубже, слой гнилой травы толще, но он решительно шел напролом. Оранжевый свет разгорался все ярче; послышался какой-то рокочущий звук. Грязь летела во все стороны при каждом шаге, Ламприер увязал в ней по колено. Зачем он ушел из дома? Зачем вообще сюда поехал? У него было столько дел, столько вопросов, столько встреч. Он замерз, этот гадкий лес все не кончался, он заблудился, это ясно. Он с тоской вспоминал свою комнату, свой стол, чистую страницу, на которой был выведен заголовок «Даная». Под этим именем лист был совершенно пуст: чистый, как алебастр, как голое тело, как снежное поле. Он напишет на нем своим тонким неровным почерком ее историю, он положит множество черных стежков: Даная в своей медной башне. Аполлодор говорит о подземной темнице, надо упомянуть и об этом. Даная, которую посетил Зевс, в своем неистовом желании обрушившийся на нее золотым дождем.
Оранжевое свечение было уже совсем близко — толстая светящаяся колонна поднималась из земли. Рокот замер. Ламприер пошел к ней, разбрызгивая грязную воду, прямо по черным лужам, перешагивая через поваленные деревья. Он рассмотрел, что это не колонна, а столб света, скорее желтого, а не оранжевого. Он ускорил шаг и едва не упал, споткнувшись о спрятавшийся у самой земли корень, но устоял на ногах. Он раздвинул заросли мертвых кустов и наконец увидел, откуда исходил странный свет.
Свет шел из-под земли: из ямы трех-четырех ярдов в поперечнике. Странно… заболоченная почва должна была бы затянуть впадину, но почему-то этого не произошло. Свет поднимался оттуда, из ямы, и она была абсолютно правильной формы — аккуратно вырезанный круг, безупречная четкость которого, казалось, издевается над распадом, царящим в окрестном пейзаже. В этом было что-то противоестественное, что-то, чего не должно было здесь быть. Во рту у него пересохло, дыхание сперло в груди. Он знал, что должен заглянуть внутрь. Ноги против воли двинулись к яме, глаза будто сами по себе уставились на то, что там было. Тусклое мерцание меди. В глубине медного цилиндра, освещенная светом, идущим откуда-то снизу, на дне ямы, стояла женщина. Его прошиб горячий пот. Голубое атласное платье было разодрано в клочья. Он узнал его — Поросячий клуб и еще раньше на улице возле кофейни. Что-то держало ее на дне ямы, и что-то было у нее во рту. Металлическое кольцо, оно не давало ей закрыть рот. Но страшнее всего были ее глаза, смотревшие куда-то мимо него вверх. Затем рокочущий звук заполнил его уши, он повернул голову, следуя направлению ее взгляда, и увидел там, наверху, огромную черную конструкцию, поворачивающуюся вокруг своей оси, опрокидывающуюся вниз на фоне черного неба и распахивающуюся. Небо уже не было черным, оно наполнилось светом. В лицо ему ударил жар, желтое пятно такой яркости, что он мгновенно ослеп и слышал лишь, как что-то с шипением проносится мимо него. Водопад расплавленного металла обрушился в яму.
Золото. До его ушей донесся треск лопающейся человеческой плоти; его глаза, готовые выкатиться из орбит, следили за ее конвульсиями: ее руки и ноги дергались как на шарнирах, а сверкающий поток падал на нее. Он слышал ужасный крик. Как она могла кричать этим распяленным ртом? Ее рот забит вместе с глоткой. Как это могло быть? Его руки и ноги молотили по болотистой земле. Вдруг он догадался, что слышит свой собственный крик, но и тогда не смог остановить его. Но постепенно другой страх овладевал им. Он услышал, как лопнул ее живот. Но ведь только что она была живой, там, на дне ямы, с остановившимся взглядом. Тебя обвинят в ее смерти. Придут и увидят тебя, тебя запрут в тюрьму. Он помчался прочь. Маленькие капли золота, как факелы, целыми гроздьями падали вниз, за много миль от него. Ночь была словно черный рот, она могла всех поглотить. Та женщина уже умерла, сгорела где-то за много миль от него. Он убегал, и сверкающие капли золота мелькали в глазах. Спасайся. Яркие капли золотых огней, как вспышки фейерверка, и факелы в милях за его спиной, и он убегал в ночь.
* * *
Поисковая партия уже начала терять надежду, когда послышался крик. Высокий жалобный звук звучал искаженно, словно ночной воздух был переполнен и уже не мог переносить все подряд. Септимус навострил уши.
— Вон там. — Он показал влево. Граф тяжело вздохнул.
— Это болото, — сказал он.
Отряд послушно повернул и стал продираться вперед по направлению к источнику звука. Пламя их факелов дрожало в сыром воздухе.
— Он сказал «встретимся перед домом». Неужели он в самом деле забрел так далеко? — Ноги Гардиана промокли насквозь, мысли были заняты «Фолмаутом».
— Да, — сказал Септимус, — он мог.
Они развернулись веером и, как и предсказывал граф, вскоре зашлепали по заболоченному западному выгону. Крики прекратились, и поисковый отряд продвигался в молчании. Единственным звуком был плеск воды под подошвами. Группа растянулась еще больше, затем кто-то, шедший впереди, сказал «ох», словно наступил на что-то живое. Остальные поспешили к нему и собрались вокруг. Все вместе они заглянули в яму.
— Боже милосердный, — произнес капитан Гардиан. Человек мощного телосложения, державшийся сзади, был единственным, кто не стал заглядывать вниз. Наступило молчание. Его нарушил граф.
— Мы должны вернуться, — сказал он. Остальным его решение показалось правильным. Граф повернулся к мощному человеку, который стоял рядом с ним.
— Спасибо за помощь, виконт, — сказал он. Тот шагнул вперед и посмотрел на тело, лежавшее внизу.
— Не за что, — ответил Кастерлей. Он оглядел собравшиеся вокруг лица, красные и желтые в свете факелов. — Кто мог такое сотворить?
Никто не ответил.
* * *
Он шел влево, затем вправо, затем опять влево. Снежный покров на холмистых участках был тоньше. Он спотыкался и падал, полз вперед, поднимался на ноги, падал снова. Он шел, не думая о том, куда направляется или от чего бежит. Он тяжело дышал. Кругом были только снег и тишина.
Легкие горели от холодного воздуха. Лицо до сих пор ощущало жар. Он не имел никакого представления, где находится. Он помнил, что бежал, а потом упал. Как долго он пролежал? Наконец он поднялся и опять пошел. Его собственные шаги казались ему чужими, сам способ, которым он переставлял ноги. Он шел вперед, он мог бы идти и идти так вечно. Он полез в карман за портретом матери, но тот остался в камзоле. Сюртук, что на нем, был чужим, взятым на время. Обнаружив, что медальона с ним нет, он почему-то испугался. Никто не знал, что он был здесь. Никто не узнает, где его искать. А если его даже станут искать и найдут, он убежит. Если он остановится, то замерзнет. Цепочка его следов уходила в темноту.
Через некоторое время он стал дрожать. Ему казалось, что голова его больших размеров, чем следовало бы. Руки тоже. Он начал топать ногами, и этот звук взбодрил его. Он не вернется. Он тащился вперед, чувствуя, как холод пробирает его до костей. Он задумался над вопросом, насколько он должен замерзнуть, чтобы перестать ощущать холод. На своем пути он натолкнулся на какое-то препятствие. Облака заволокли небо, стоял туман. Он перелез через преграду, затем ушей его достиг звук, глухой топот где-то впереди. Ламприер пошел вперед, напряженно вслушиваясь, затем различил другой звук, более тихий, чем первый, и узнал его. Колеса. Топот лошадей. К нему приближался экипаж. Еще несколько секунд ничего не было видно. Но вот он показался, черное пятно впереди, в тридцати или сорока ярдах слева, оно быстро двигалось по дороге. Ламприер бросился вперед, когда черная карета, запряженная четверкой храпящих коней, неожиданно вылетела из тумана. Они не заметят его, быстрее. Он закричал. Карета неслась прямо на него, ее обтянутые стальными обручами колеса повисли почти над его головой. Но она не собиралась останавливаться.