Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 69

— …так что Диего слегка пощекотал ему ухо.

— И что?

— А ничего. Он не знает, да это и неважно. Сегодня вечером я снова встречаюсь с нашим приятелем. Вентуро — он ведь так, для отвода глаз. Что слышно от его святейшества?

— По-моему, он вполне доволен. Гиберти разыскал меня сегодня в надежде получить гарантию того, что ему больше не придется столкнуться с «вашей вспыльчивостью и поистине чудовищным нравом», и я охотно предоставил ему такую гарантию. — Ceppa хихикнул. — Тогда он сообщил мне, что его святейшество с обычной своей живостью излагает этот эпизод всем желающим. Роль слона особенно возрастает…

— Чудовищно?

— Чудовищно. Да, совершенно чудовищно, вот, посмотрите-ка.

Ceppa опять указывает на поварят, один из которых выпустил настоящий слюнный сталактит, а теперь, сузив от напряжения глаза, втягивает его обратно. Уловив намек, Вич оборачивается, чтобы увидеть стоящего сзади и справа от него незнакомца. Он кивает ему, тот отвечает таким же кивком и ретируется.

— Знаете его?

— Нет. Скорее всего, соглядатай Фарии. Вот, взгляните. Как только мы его заметили, почел за благо отсюда убраться. Ладно, хватит об этом. Расскажите мне о нашем короле.

— По последним моим данным, двор находится в Толедо, но сам король к этому делу относится безучастно. Переговоры между министрами Маноло и нашими все еще продолжаются. Я получаю оттуда инструкции, а король Фернандо — сведения от своих шпионов. А здесь, в Риме, мы всего лишь актеры, не более того… Господи, вы только посмотрите!

На этот раз приходит очередь Серры оглянуться, испытывая смутную тревогу, но, не обнаружив на месте предполагаемого соглядатая никого, кроме Фьяметты, целиком поглощенной поглощаемыми ею мясными ломтиками, он устремляет взгляд через неф, на поварят, один из которых выпускает поистине колоссальную подвеску: блестящая колонна тянется книзу, по бокам сбегают крохотные ртутные бисеринки, утолщая ее и удлиняя, все больше, больше, дальше и дальше, пока не начинает казаться, что она вот-вот коснется чьей-то ни о чем не подозревающей головы, но нет! Нет, этот клейкий языковой нарост возвращается, подрагивая в такт тому, как согласованно напрягаются, наматывая его, лицевые, челюстные, горловые и даже желудочные мышцы Маэстро Слюнопускания, пока последний фут мокроты не втягивается обратно в глотку, которая судорожно, с гулким звуком захлопывается.

— Упомяните обо мне в следующей своей депеше, — говорит Ceppa, подаваясь в сторону.

Поварята хлопают победителя по спине, из-за чего тот давится кашлем.

— Вы уходите?

— Побуду немного с нашим хозяином. Мой дядя когда-то сражался вместе с Колонной. В Парме, кажется. Или в Пьяченце. Во всяком случае, против французов.

Вич смотрит в колодец церкви: диакон, по-видимому, читает проповедь, меж тем как служки и субдиаконы защищают амвон, отталкивая и осыпая проклятиями напирающую толпу. Священник же, стоящий прямо под ним, словно и не замечает всех этих беспорядков — он возится с кадилами и дароносицами и при этом что-то неслышно декламирует. Что бы это могло быть?.. Символ веры?

До отца Томмазо, который и в самом деле напевает Credo in unum deum [24] , доходит, что действо вскоре достигнет апогея и так называемая литургия оглашенных будет завершена. Это важная веха, есть повод приободриться. Хор поет: Confitebuntur celi mirabilia tua domine… [25] Фульвио вопрошает, не образуют ли они теперь процессию для сбора пожертвований, и получает отрицательный ответ. Отцу Томмазо также приходит в голову, что если изо рта причисленного к лику святых Фульвио еще раз вырвется хоть одно слово, не встречающееся в молитвеннике или псалтыри, то он, отец Томмазо, заткнет означенный рот своим кулаком… Et veritatem tuam in ecclesia sanctorum… [26] — поет хор. Отец Томмазо раскаивается в вышеизложенной мысли. Аллилуйя, аллилуйя-а-а-а-а-а-а! Недостойно, когда подобные мысли приходят тебе в голову в присутствии тела Христова, лежащего перед тобой на алтаре и пока еще неодушевленного. Затейливые трели, выводимые дискантом, устремляются к своду, приглашая на празднество ангелов. Те прибыли, невидимые, и прилепились к потолку, словно летучие мыши: сейчас их насчитывается чуть больше двадцати семи тысяч. Христос пока отсутствует.

Но иногда он появляется — даже здесь, даже теперь. Иногда он мерцает в гостии или в той тишине, что иногда воцаряется благодаря гостии, прежде чем собравшиеся, полные замаранной веры, разразятся воплями, чтобы снова вкусить чистоты. Ибо Христос подобен холодному-прехолодному воздуху, покалывающему кожу и обжигающему легкие. Сегодня Он может здесь оказаться, думает Томмазо, расчищая в сознании пространство для этой мысли, — Христос, который был посеян в Деве и омыт в Страстях, пожат врагами, обмолочен при Бичевании, провеян в грязных словах, перемолот на мельнице идолопоклонников, превращен в чистую муку и кровь и три дня готовился в гробнице — из которой этот хлеб и явился. Вот этот хлеб: гостия, тело Христово. Он снова окуривает ладаном и его, и алтарь. Умывает руки. Молится.

Его диакон и субдиакон молятся вместе с ним, ибо теперь они не просто Бруно, старый его товарищ, воссоединившийся с ним после некоторого перерыва, и Фульвио, набожный юнец, которому он когда-нибудь обязательно даст по зубам. Они — его духовные лица и служители, а он — их духовенство и служение, мельница для хлеба и пресс для вина. Они молятся, а мальчики в хоре продолжают петь. Он обращается к Фульвио и Бруно: Dominus vobiscum, Sursum corda и Gratias agamus domino deo nostro [27] . Те отвечают ему: Et cum spirito tuo, Habemus ad dominum и Dignum et iustum est [28] . Где-то в глубине церкви звонит колокол, возвещающий о возношении Святых Даров, и гомон за ширмой начинает утихать. Хор умолкает. Он вспоминает об их отце Папе, о всех ныне живущих, об умерших святых. Он простирает над пшеничным диском свои мясистые, покрытые черными волосами руки. Он произносит соответствующие слова.

Стоящие по бокам от него Бруно и Флавио поворачиваются лицом друг к другу, и профиль отца Томмазо — сломанный нос, щетинистый подбородок — разделяет их: Флавио, с восторженно-отсутствующим лицом взирающего на таинство пресуществления, и Бруно, мечущего суровые взгляды на прихожан за ажурной ширмой: их грубые, обветренные и загорелые лица тупо задраны кверху, все они наконец-то умолкли и ждут. Прибывает все больше и больше ангелов. Под полом неслышно пробегают крысы. Высоко вверху раскатывается первый удар колокола, затем второй, который достигает резонирующего пространства церкви, звук дрожит, молотя каждый атом воздуха, и отец Томмазо, что-то бормоча, тянется к телу Христову, что-то бормоча, берет его в руки, что-то бормоча, поднимает его до уровня груди, приостанавливается, воздевает его выше, и Бруно видит Его, отраженного в лицах верующих, в их сморщенных ртах и сопливых носах, еще выше, и у всех расширяются глаза и судорожно дергаются адамовы яблоки в ожидании Христа…