Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 235

— Его святейшество посещал Прато, малыш Пьерино. Конечно, тогда он был не Папой Львом, всего лишь кардиналом Медичи, но он так славно позабавился в тех местах… — Она останавливается, потому что теперь малыш Пьерино и вправду плачет. Она обвивает руками этого пупсика, плаксивого поэтика. — Не расстраивайся, малыш Пьерино. Мы напишем недостающую часть вместе, напишем о Прато, и тогда ты сможешь продекламировать свое стихотворение его святейшеству. Он восхитится тобой, в точности как я.

Сопливый нос малыша Пьерино тычется в ее белоснежную шею.

— Хорошо, — сопит он с благодарностью.

Тысяча двенадцать. Тысяча одиннадцать. И дальше, дальше. Бедняга Сальвестро. При таком темпе никто вообще не будет о нем помнить…

Будь проклято это слово — «бедняга», а словосочетание «бедняга Сальвестро» — будь оно проклято вдвойне. Забудь о спасенных. Забудь о листьях. Маленькие проявления Божьего милосердия? На первый взгляд Сальвестро великолепно проводит время. Только пересчитайте его новых друзей: Папа, повар, посол, кардинал, младший дворецкий, виночерпий, шумливый гость, молчаливый гость, коротышка и дылда, стайка дрожащих музыкантов, чьи лица зачернены ламповой копотью, типы в шапочках (красных, черных, зеленых и синих), сенатор, финансист, дюжина картинных куртизанок (каждую из которых по какой-то курьезной причине зовут Империей), барон, лорд, ни единого священника, бесчисленные поэты (уже импровизирующие на тему его «праведных трудов»), сотня измазанных грязью нищих и секретарь. Каждый хочет пообщаться с Сальвестро, кроме, может быть, секретаря, который отягощен фолиантом в прочном переплете и пытается украдкой подать какой-то знак Папе, внимающему, как и Сальвестро, объяснениям Гидоля касательно corquignolles.

— Теперь мы переходим к одиннадцатому слою. В отличие от слоев с первого по пятый, которые, как мы помним, питают естественные сущности, производимые печенью, и от слоев с шестого по десятый, которые подкармливают жизненные сущности крови, одиннадцатый слой поддерживает животные сущности мозга. — Гвидоль переворачивает тонкую пластину пресного теста и открывает зеленоватую начинку, покрытую решеткой из каких-то волокнистых красных штучек и усеянную блестящими улитками. И Папе, и Сальвестро трудно следить за объяснением, потому что у Гидоля есть привычка говорить себе в рукав; кроме того, когда он волнуется, его акцент становится заметнее.

— Вы ведь не француз, правда, Гидоль? — спрашивает Папа, заподозрив неладное.

— Эльзасец, — отвечает Гидоль. — Так, теперь эти сухожилия со сливовым запахом. Догадываетесь, что это за мясо?

Они мотают головами.

— Волчье.

Блюдо, содержащее в себе corquignolles, достаточно глубоко, чтобы в нем поместилась коровья голова вместе с рогами. Пока что они внедрились меньше чем на дюйм. Может быть, думает его святейшество, пора во второй раз спросить у этого Сальвестро, решил ли он уже, чего хочет, или осведомиться у Гвидоля, сколько именно остается слоев в corquignolles?

— Четыреста двадцать семь. Четыреста двадцать шесть… — Амалия подпрыгивает, сбиваясь то с ноги, то со счета.

Тем временем в дальнем конце tinello начинается веселый Mohrenfest [74] : «Царь Каспар и мавританцы» настраивают свои виолы, лютни, волынку и еще какой-то инструмент. Цимбалы? Дульцимер? Называйте его альпийской цитрой. Домми руководит рукоплесканиями, с силой ударяя кулаком по столу, который с готовностью раскалывается в щепки, из-за чего вдребезги разбиваются об пол и графины с тосканским пойлом, и тарелки с дымящейся курятиной, и супницы с давленой репой. Все остальные хлопают, и царь Каспар объявляет, что вначале сегодня будет добрая старая мелодия «Il grasso porco di cattivo umore».

Вскоре две Империи начинают танцевать игривую moresca [75] , включающую в себя тонкие намеки на простую жизнь крестьянских девушек, чьи бесформенные сорочки служат моделями (отдаленными) для пышных, подбитых тафтой платьев этих куртизанок, подпрыгивающих и приседающих, мотыжащих и доящих. «Праведный труд», — одобрительно бормочут поэты, гадая, не может ли ритмичное колыхание грудей послужить основой для четырехстопного размера. Проходит еще немного времени, и все поднимаются на ноги и скачут вокруг, хотя царь Каспар, памятуя о том, что верховный понтифик, выплачивающий им вознаграждение, больше всех прочих ценителей танца ценит вкрадчивость и плавное диминуэндо в диапазоне от тоскливого до заупокойного, решительно придерживается умеренного темпа, против неистовых импровизаций «мавританцев» и особенно того, кто играет на альпийской цитре, — Каспар бросает на него неодобрительный взгляд всякий раз, когда тот пробегает плектром по струнам. Сидящим за почетным столом представляется, что все чрезвычайно довольны своим времяпрепровождением. Папа постукивает пальцем в такт своим мыслям, Гидоль начинает рассказывать о пятнадцатом слое corquignolles (пюре из беличьих желудков и рубцы, маринованные в змеином яде), Довицио тычет пальцем и говорит: «Это Россерус», — а Биббьена валится на стол в приступе неудержимого хихиканья. «Еще на одну дырочку», — говорит Всадница. Вителли протягивает руку у нее за спиной. Сальвестро замечает, что обремененный книгой секретарь неистово машет его святейшеству, но лишь когда он, Сальвестро, смотрит в другую сторону. Он тоже машет ему рукой, но ответа не получает. Посол, сидящий рядом с ним, за более чем полчаса не произнес ни слова. Это неважно. Он нашел решение. Он решил, чего он хочет, и наклоняется к уху его святейшества, очень розовому и пухлому, как он замечает. Его святейшество лучится восторгом.

— Как непочтительно, дорогой мой Сальвестро! Великолепно.

— …Сто восемьдесят три. Сто восемьдесят два…

— Верно! — вопит Нерони, перекрывая сто восемьдесят первое исполнение II grasso porco di cattivo umore — ТИХО!!!

Семьдесят девять нищих, шестьдесят три поэта, пятеро неотличимых друг от друга работников кухни, убирающих со столов, одиннадцать отборных членов низших монашеских орденов, трое незваных гостей, царь Каспар, шестеро «мавританцев» и чуть-чуть не дотягивающая до чертовой дюжина женщин, каждая из которых настаивает на том, что ее зовут Империей, со скрежетом останавливаются, поднимают взгляды и издают коллективное: «А?»

— Спасибо. ОГРОМНОЕ ВСЕМ ВАМ СПАСИБО! Теперь, как вам известно, его святейшество Папа Лев, будем неизменно об этом помнить, должным образом размышляя в самых укромных уголках своего сердца о неиссякаемом рвении возвышенного служения, чистоте незапятнанной веры, почтении к Святому апостольскому престолу и пламени подлинных добродетелей, посредством которых наш возлюбленный сын во Христе…

И здесь Нерони останавливается. Он глядит через весь зал на того, кто стоит рядом с его святейшеством, на того, чье имя он должен сейчас назвать. На самом деле он не любит произносить речи. Он предпочитает просто кричать, но, каким бы неумелым оратором он ни был, такого с ним прежде никогда не случалось. Он стоит, словно пораженный немотой, пока между его языком и памятью ведется бесплодная борьба. Кажется, он забыл имя этого человека.