Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 203

— Эньи знает, Эньи знает, — снова и снова пела Уссе своему дяде.

Дочка?..

Нди-мили-нну больше заботятся о своих лодках, чем о жилищах, размышлял Намоке, глядя поверх воды. Низкий щит от ветра, который они соорудили на северной стороне песчаной банки, только подстегивал гарматан, который порывами дул вниз по реке и, сталкиваясь с жалким препятствием, хаотично переваливался через него, чтобы обрушиться на их небрежно покрытые пальмовыми листьями биваки. Циновки из рафии, которыми они латали дыры в крышах, мотались во все стороны в крепчавшем ветре, словно угрожали унести ненадежные пристанища, заставив их умчаться прочь по сверкающей реке или подняв их к дымчато-белому небу стаей неуклюжих, разваливающихся на части птиц, роняющих бамбуковые шесты и пальмовые листья. Обитатели пренебрегали этими жилищами, являясь туда только для сна, и предпочитали собираться возле своих лодок: в песок временного острова были глубоко вкопаны толстые столбы, служившие швартовочными тумбами. Нди-мили-нну относились к земле настороженно. Дожди так и норовили ее размыть и перенести в другое место. Разлив реки был постоянной величиной, в большей мере, чем ежегодно затоплявшиеся берега. Вскоре запоздалое эхо такого разлива смоет остров, на котором они разбили свой лагерь, как это бывало всегда. На фоне колючего сверкания реки его песок выглядел отдаленной бесцветной полоской, видимой лишь благодаря крохотным, с муравьев, фигуркам, которые готовили свои суда к ежедневному пересечению реки для участия в переговорах. Первые из нди-мили-нну уже отталкивались от суши, направляя свои пироги по плавной кривой, неизменно приводившей их к облюбованному ими разровненному участку илистой почвы. Намоке наблюдал за пирогами, пока ему не стала видна вода, стекавшая с весел. Обири позади него уже оглашалось смешанными языками, которые использовались разными племенами для общения между собой. Он ощутил в себе новый прилив беспокойства. Членам Нземабвы предстояло собраться на участке Чимы, в самой деревне, там, где их не услышат участники переговоров. Он сказал Уссе, что решение, к которому она стремится, ничего не будет значить без Эзе Нри. Это было его последним доводом. Она улыбнулась и сказала только, что Эзе Нри не так далеко, как ему думается. Что, преемник Анайамати уже избран? Ее слова могли означать что угодно или вообще ничего не означать, но они все равно его расстроили. Теперь он ждал Агуве и Илонвагу, тревожно оборачиваясь каждые несколько секунд и разыскивая их взглядом среди мельтешивших под гребнем людей. Меж небольших групп людей, раздраженно отступавших в сторону, подпрыгивал паланкин. Первые нди-мили-нну уже причалили и втаскивали свои пироги на илистый берег.

— Дядя.

Он быстро обернулся. Перед ним стояли те двое, кого он ждал, и между ними — Уссе. Они обменялись официальными приветствиями, после чего Намоке повел их в деревню по короткой тропе. Уссе шагала позади всех троих. Так пасут козлов, думал Намоке. Не так ли она доставила сюда белых? Если все, на чем она настаивала, было правдой, то те трое уже находятся в Нри. А если это было правдой, то все уже началось и времени не оставалось. Она будет сидеть рядом с ним, когда он обратится к Нземабве. Говорить сама она не будет.

Однако именно к словам Уссе потянулся Намоке, когда, оказавшись среди скованных его бесстрастным самообладанием людей, которых знал с детства, почувствовал, что почти теряется перед незнакомым каменным выражением на этих знакомых лицах. Потянулся к звучанию слов Уссе, к тем интонациям, которые она в них привносила, — среднее между презрением и умасливанием, — притягивая его лишь затем, чтобы оттолкнуть, а затем снова притягивая к самой сердцевине своей веры… Теперь он нуждался в них, не в самих этих словах, но в тех очертаниях, которые они могли бы придать миру, наблюдаемому безмолвными членами Нземабвы, сшивая его и латая разрывы в его ткани. Нуждался, чтобы убедить их. Он начал с того, что заговорил об Эри и его первом сыне, и все восприняли это как проявление традиционного благочестия, медленно кивая головами по мере развертывания рассказа. Потом Намоке стал говорить о втором его сыне, что было преданием, которое люди Нземабвы держат про запас, тайной, которую они разделяли между собой. Он рассказывал им о борьбе в грязи возле источника, говоря без нажима, словно сам не вполне решил, насколько это предание заслуживает веры, снова и снова возвращаясь к участникам боя и их деяниям, подчеркивая ту или иную подробность или подразумеваемый смысл, медленно переиначивая рассказ и даже давая понять, что добивается этого путем повторения ключевых фраз, пока их значение не начинало сдвигаться, скользить — тогда он отбрасывал эти слова и использовал другие. Говорил он негромко, и собравшимся приходилось подаваться вперед, чтобы улавливать сказанное. Уссе сидела сбоку от него, неподвижная и безмолвная, как и обещала.

Он сказал:

— Когда пришли белые, иджо поняли, кто они такие. Бини тоже поняли, и калабари, и ифе. Нет сомнения, что поняли правители Ндонго и Конго. А также аворо из Эси и аттахи из Иды. Все они поняли… — Намоке остановился и обвел взглядом кольцо лиц. — Но, как нам известно из мудрых выступлений в обири, все они поняли это совершенно различно…

Большинство тех, кто был помоложе, улыбнулись. Он перехватил взгляд Онугу, сидевшего в дальнем конце круга. Теперь он мог бы их позабавить, если бы захотел, мог бы коснуться их разочарования из-за ссор и перебранок, которые происходили в заполненном до краев обири. Или мог бы завести речь о том, как они обеспокоены.

— Только народ нри был озадачен и спрашивал: «Кто эти белые?» — Он произнес это недоумевающим тоном, взвешивая момент, оценивая готовность слушателей. — Только тот народ, которому больше всех полагалось бы это понимать, словно мы забыли собственные древнейшие предания. Как будто больше мы в них не верим и вместо этого предоставили распевать их маленьким детям, чтобы те бросили их, когда вырастут. Что ж, теперь мы все выросли. Некоторые из нас даже немного более, чем…

На этот раз никто не улыбнулся. Они колебались между осторожностью и любопытством, а под этим Намоке ощущал странный пыл. Хотели ли собравшиеся, чтобы кто-то из них нарушил молчание? Он не мог остановиться. Это было последней частью, куском, который должен был лечь в один ряд с тем, что он уже сказал и все восприняли. Он чувствовал, как разное по силе и свойствам внимание или омывает его, или сосредоточивается на нем, или свободно растекается, еще не захваченное. Сами слова сути дела почти не касались. Намоке руководствовался приливами и течениями среди своих слушателей, их симпатиями и антипатиями, нащупывая дорогу вперед. Он начал говорить об Эзоду. Его взгляд размеренно двигался по кругу — Алике, Энвелеани, Обалике, Эвенетем, вслед за ним — братья Уссе, Онугу, Апиа, Гбуджо, затем Нвамкпо, Ониоджо, Агуве, Илонвагу и так далее, вплоть до единственного члена Нземабвы, которого он не мог видеть и который держал перед ней речь, — до него самого.

Он не был в состоянии разобрать их настрой, вспоминал он позже. Ему казалось, что он их потерял, хотя его голос удерживался на спокойной ноте, взятой с самого начала, сохранял свое убедительное равновесие. А решение, к которому они шли, все равно было неизбежным и не зависело от его усилий. Оглядываясь назад, он понимал, что ритуал начался уже тогда, зов, собиравший зверей, уже несся через обири, уже был непреодолим. Анайамати и его своевольная дочь… Но тогда, у Чимы, лица их ни о чем ему не сообщали. Он говорил, и все слушали. Он видел, что взгляды собравшихся скорее ускользают в сторону, чем встречаются с его собственным, чувствовал, что они отвлекаются. Они куда-то уплывали или же их утаскивало прочь, словно некий злой колдун приступил к своей невидимой работе, зарывая куриные лапки и бормоча тарабарские заклинания. Они на него не смотрели. По существу, с испугом осознал он, они совсем не обращали на него внимания.