Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 199

— Ay!

Кроме Сальвестро. Потерявший шляпу, натерший мозоли, исцарапавший ноги, с грязью во рту, с дырой в башмаке, оборванный, потный, голодный Сальвестро пока что не похож ни на что другое в этом лесу. Было время — давным-давно и далеко-далеко, — когда он почувствовал бы себя здесь как дома. Эти деревья и кусты, кедровые чащи и колючие кустарники вызывали в его памяти другой лес, более влажный и холодный, но все равно узнаваемый в этой своей чудовищной и преувеличенной версии. Может ли он снова в него погрузиться? Может ли этот лес в каком-то смысле сделаться тем? Сальвестро грязен и растрепан, волосы его взъерошены и все в репьях. Если бы он мог снова разучиться говорить, смешаться со всем этим, раствориться в мелких шорохах и потрескиваниях, свистах и жужжаниях, скрипах, карканьях и кашлях, потерять себя в этом лесу, как если бы он был тем… Сможет ли он снова стать таким, каким был тогда? От чего именно убегал он несколько часов назад, когда они втроем ворвались в лес, разделились там, чтобы сбить с толку преследователей, и бросились вперед, даже не договорившись о месте встречи? Сальвестро, опять спасающийся бегством с места преступления, преследуемый праведным гневом толпы, орущей вослед вору, укравшему самого себя прямо у них из-под носа. Может он вернуться в прежние времена или нет?

Нет, они или слишком далеки, или недостаточно далеки. Если он и вернется куда-то, то не в лес. Не в тот и не в этот. Он задолжал себя где-то в другом месте, другим кредиторам.

Так или иначе, муравей кусает Сальвестро, и Сальвестро раздавливает муравья. Затем он отмечает, что день идет на убыль и прохладная утроба леса становится еще мрачнее, и бредет меж гигантских стволов или перелезает через их подобные плавникам контрфорсы, ногами расчищает себе путь через заросли папоротников и заносы ярко-желтого хлопчатника, карабкается через овражки, в которых плещутся и журчат крохотные ручьи, задирает голову, чтобы увидеть высоко вверху сплетения ветвей, украшенных гирляндами лиловых вьюнков и опутанных одеревеневшими лианами, следует вдоль полосок голой земли, которые ведут по всем направлениям к местам пересечения, откуда исходит еще больше полосок, — и, насколько понимает Сальвестро, он никуда не идет, а просто двигается через лес, принюхиваясь и неверно истолковывая летучие запахи земли, древесной плесени, свиного навоза, грибных спор, виноградного лука, кисло-сладких перцев, меж тем как земля поднимается длинным вогнутым склоном, по которому Сальвестро, кажется, взбирается целую вечность, потом она выравнивается, и некий новый запах, клубясь, доносится к нему сквозь деревья, острый, знакомый, процеженный через лес, спеша наполнить его подрагивающие от любопытства ноздри… древесным дымом.

След запаха извивается и поворачивается, ведя Сальвестро за нос вокруг зарослей усыпанных цветами кустов в два раза выше его роста. Он крадется и подбирается ближе, продолжая принюхиваться. Потом останавливается.

Десять тысяч человечков висят, раскачиваясь, среди ветвей дерева офо. Их руки, ноги, головы и туловища — это палочки, соединенные узелками и разбухшими наростами, приблизительно обозначающими локти, колени, лодыжки, шишковатые плечи, паховые области, телесные сочленения и хрупкие конечности. Трупы упавших грудами лежат вокруг ничем не примечательного ствола. Среди веточек растут редкие черные цветки, совсем небольшие. Деревья офо кровоточат, если их надрезать, но никто их не надрезает, никто не прикасается к ним, никто даже не приближается к рощам, где они растут.

Но Сальвестро не замечает деревьев офо. Его внимание привлечено другим: длинная упитанная ящерица жарится на костре под присмотром древней старухи, этакой живой котомки из кожи и костей, которая скачет вокруг, тычась и клохча, разрываясь между ящерицей над костром и двумя сидящими на земле мужчинами, которые вроде бы заняты только тем, что тупо глазеют на языки пламени. Теперь уже почти совсем темно, но костер отбрасывает достаточно света на лица этих двоих. Он идет вперед, к старухе, ящерице и двум своим неподвижным товарищам. Ящерица пахнет на удивление аппетитно. Краснолицые в свете костра, Бернардо и Диего выглядят довольно угрюмо. Мое возвращение непременно их взбодрит, думает Сальвестро.

Впоследствии он пришел к убеждению, что все началось с воска. Конечно, в действительности это началось гораздо раньше, но для него точкой отсчета стал кусок грязно-белого воска. Старик раскалывал его, пока у него не оказалось два ломтя, каждый величиной с его кулак. В свете лампы они выглядели желтыми, затем, когда он поднес их к огню, стали красными, а в чаше для плавления приняли цвет самой этой глиняной посудины, которая была черной как сажа. Сальвестро уставился в чашу и увидел, что на него смотрит его собственное лицо.

— Красавчик, — прокаркал старик. — Теперь нам нужно ведро воды. Ступай и полюбуйся собой в нем.

Мальчик ожидал обычного сопровождающего остроту смешка, но на этот раз смешка не последовало. За последние несколько дней старик стал тише и раздражал его не так сильно, хотя все же порядочно. Его насмешки стали неуверенными, почти угрюмыми. В отсутствие Игуэдо ему не перед кем было разыгрывать сценки, и, возможно, причина крылась в этом. Или, может, в том, что вскоре они должны были заняться литьем, потому что в отличие от дерева, или глины, или воска бронза сохраняется вечно, а стало быть, литье — это дело серьезное. Эзе Нри находят друг друга, когда заканчивают видеть свои сны, первый и последний, Эри и его собственный Анайамати. Их ммуо никогда не умирают, чего не скажешь об их телах. Им приходится сбрасывать тела, чтобы закончить видеть свои сны, так что литейщики изготовляют их образы для людей нри, чтобы люди помнили, как они выглядят. Эзе Нри хранит воспоминания своих предшественников в голове, а их тела — в виде бронзовых статуй, так что тела тоже не теряются. Они тоже важны.

Мальчик шел под лиственным шатром, раскачивая ведро за ручку. Листья на кустах выглядели черными, а не багровыми. Было почти темно. Он крепко врезал ведром по термитнику. Отсюда до развалившегося поселения Анайамати было несколько сотен шагов вниз по реке, но никто туда не входил года три или даже больше, и Нземабва — высший совет — собиралась у Намоке. Он всегда полагал, что Эзе Нри живет в самой дальней части деревни. Теперь он был там и ждал, когда придет Уссе. Неся воду, он обернулся на кокосовые пальмы Игуэдо. Кусты и деревья за термитным холмом казались непроницаемой чащей, хотя пройти через них было очень просто. Может быть, поэтому он никогда ничего не знал об участке старика, пока не началось это его странное ученичество, хотя обманчивые свойства чащи не объясняли того, почему он неизменно оказывался перед обветшалой дверью, какой бы тропой ни пошел. Литейщики бронзы — люди таинственные и со странностями. Это хорошо известно.

— Фенену.

Он вскинул голову, в равной мере испуганный обращением к нему по имени и внезапным появлением Игуэдо. Женщина стояла у края кокосовых пальм.

— Для воска? — спросила она, когда мальчик приблизился; тяжелое ведро при каждом шаге тянуло его в сторону.