– Что вы имеете в виду?
Он подтягивает штаны.
– Ну, видите ли, некоторые трубы пролежали здесь уже сто лет и порядком износились. Одну починишь, вторую прорвет. Бум! Словно хочешь десятью пальцами зажать сто дырок.
– Но этот случай чем-то отличался от прочих?
– Да. Их обычно прорывает на стыках – это самое слабое место. А эту словно разнесло. – Он сжимает руки и резко разводит их. – Мы не смогли поставить хомут. Пришлось менять двадцать футов трубы.
– Вы можете предположить, почему такое произошло? – спрашивает Али.
Он качает головой и снова чешет между ног.
– Лу, парень из нашей бригады, в армии служил сапером. Он решил, что был какой-то взрыв, потому что трубы были покорежены, металл погнулся. Он сказал, что, возможно, в трубу попал метан.
– А это часто случается?
– Не-е-е! Раньше – да. А теперь трубы лучше вентилируют. Я о чем-то таком слышал несколько лет назад. Тогда залило шесть улиц в Бэйсуотере
[80]
.
Али ходит взад-вперед по дороге, глядя себе под ноги.
– Как вы узнаёте, где именно проходят трубы? – спрашивает она.
– Когда как, – говорит Донован. – Магнитометр указывает, где под землей находится металл, иногда бывает нужен радар, но обычно никаких приборов не требуется. Водопровод проходит рядом с канализацией.
– А как вы находите канализационные трубы?
– Надо двигаться вниз. Вся система основана на естественном стоке.
Опустившись на колени, я ощупываю решетку люка. Металлические прутья идут на расстоянии трех четвертей дюйма друг от друга. Выкуп был очень тщательно упакован. Каждый сверток был водонепроницаемым и мог плыть. В длину шесть дюймов, в ширину – два с половиной, в высоту – три четверти… Подходящий размер.
Тот, кто потребовал выкуп, подумал о возможной слежке. А одно из мест, где не работает передатчик или система обнаружения, – это подземные коммуникации.
– Вы можете провести меня по канализационным сетям, мистер Донован?
– Вы что, шутите?
– Подыграйте мне.
Он качает головой:
– С одиннадцатого сентября все помешались на канализации. Возьмите участок тайбернский коллектор – он проходит под американским посольством и Бэкингемским дворцом. А участок Тачбрук пролегает под Пимлико. Их даже на картах не найдешь – на тех, что теперь печатают. И в библиотеках о них ничего нет. Все забрали.
– Но должна быть какая-то возможность. Я могу сделать запрос?
– Думаю, да. Но это займет время.
– Сколько?
Он потирает подбородок.
– Думаю, несколько недель.
Я вижу, к чему он клонит. Большие, неповоротливые колеса британской бюрократии понесут мой запрос от комитета к подкомитету, а оттуда – к рабочей группе, где его будут обсуждать, обдумывать, проговаривать и анализировать, и все только для того, чтобы подобрать подходящие слова для отказа.
Что ж, снять шкуру с кота можно разными способом. Профессор утверждает, что их как минимум три, а он знает, что говорит, – он ведь учился в медицинской школе.
Около десяти лет назад один человек, протестовавший против строительства объездной дороги возле Ньюбери
[81]
, провел шестнадцать дней под землей, выкопав себе длинную узкую нору. Нам пришлось его доставать, но он рыл голыми руками быстрее, чем десять человек лопатами.
Этот сумасшедший называл себя эковоином, бьющимся с «насильниками земли». В прессе его окрестили Кротом.
Али требуется три часа и пятьдесят фунтов на взятку, чтобы установить его нынешний адрес – заброшенный склад в Хэкни, в одном из тех забытых мест, которые очень трудно разыскать, если только у тебя в руках нет баллончика с краской или тебе не нужна доза.
Медленно проезжая между покрытыми сажей фабриками и заколоченными магазинами, мы оказываемся на пустыре, где мальчишки играют в футбол, сделав ворота из собственных курток. Наше прибытие не проходит незамеченным. Эта новость передастся со скоростью телеграфного сообщения – хотя непонятно, какие провода могут пролегать под этой почвой и камнями.
– Может, мне лучше остаться в машине, – говорит Али, – пока у нее еще четыре колеса.
Перед нами возвышается заброшенная фабрика, покрытая слоями граффити – один рисунок поверх другого. Я приближаюсь к отгрузочному доку, одна из створок которого выломана, а отверстие закрыто листом заржавленного железа. Отодвинув его, я вхожу внутрь. Из окон, расположенных почти под самым потолком, пробивается свет, в лучах которого серебрится паутина.
На первом этаже пусто, виднеются лишь несколько коробок и кювет. Поднявшись на третий этаж, я обнаруживаю ряд бывших кабинетов с облупившимися стеновыми панелями и оголенными проводами. В странной комнате, не больше шести футов в длину, лежит на полу узкая доска, на ней – одеяло и матрас, сделанные из одежды. На гвозде висит пара брюк, на одной из полок выстроилась вереница консервных банок. В центре помещения на коробке примостились жестяная тарелка и кружка с логотипом Бэтмена.
Я подхожу к масляной лампе и подхватываю ее, не позволяя упасть. Стекло еще теплое. Наверное, обитатель комнаты услышал мои шаги.
Стены вокруг оклеены старыми газетами и предвыборными плакатами, представляя собой коллаж портретов героев новостей: Саддам Хуссейн, Тони Блэр, Ясир Арафат, Дэвид Бекхэм. Джордж Буш-младший, одетый в армейскую форму, держит индейку на Дне благодарения.
На еще одной странице изображен Арт Карни, рядом с его фотографией – текст некролога. Я не знал, что Арт Карни умер. Я помню его по «Молодоженам» с Джеки Глисоном
[82]
, который играл его соседа снизу. В одном эпизоде они с Джеки пытаются научиться играть в гольф по книжке, и Джеки говорит ему: «Сперва надо правильно послать мяч». И Арт кивает мячу и говорит: «Да пошел ты!»