Гейл поймала себя на мысли: она жалеет, что слушания завершились подобным образом, и рассердилась на себя за то, что размякла. Жаль то, жаль другое, жаль третье. Не хватит двенадцати следующих лет срока перебирать. Сидеть в тюрьме и жалеть, что всякие бумагомараки не способны проявить хоть каплю здравого смысла и сострадания? Нет уж, увольте, это не для нее. Хватит о чем-либо жалеть. Она не позволит им больше себя наказывать. Довольно. Она и без того пожертвовала лучшими годами жизни, когда могла бы родить детей. Больше не собирается.
Она станет действовать. И совершит то, что планировала последние три года. Это было ее развлечением, когда она просыпалась ночами на нарах и пыталась вспомнить, как выглядит луна. Гейл наконец сообразила, что Хиллари — не крутая. Хиллари — хохмачка, но она никогда не решится бежать. Единственный человек, который на это способен и поможет совершить побег ей, — сокамерница Дайана.
— Дайана! — Гейл понизила голос.
— Что?
Гейл склонилась к ее уху и прошептала:
— Ты серьезно? — И взмахнула рукой, замыкая круг, который означал все, о чем они говорили. Означал побег.
Дайана приподнялась и заглянула в зеленые глаза сокамерницы, такие глубокие, насыщенные в проникающем из-за решетки свете. Протянула к ней руку, дотронулась. Она прошла проверку.
— Расскажи, за что тебя посадили? Я не побегу с кем попало.
— За хранение оружия и взрывчатки.
— Вот это да! И что же ты…
— Замышляла? Взорвать телефонную станцию в Вашингтоне, округ Колумбия.
— Зачем?
— Политический акт. Протест.
— Когда это случилось?
— Ты была карапузом.
— Я считала, что вся эта ерунда закончилась в шестидесятые годы.
— Она продолжается со времен войны за независимость. Ты слышала о ней?
— Да.
— Видишь ли, это процесс.
Дайана не позволяла себе думать, что произойдет, если их поймают. В ее картину побега это не вписывалось. Она твердо знала одно: ей не выдержать двадцати лет в этой адской дыре за преступление, которого она не совершала. И еще она понимала, что при всех обстоятельствах потащится в Техас, чтобы призвать к правосудию окружного прокурора и шерифа округа Брирд. Если этого не сделали федералы, то сделает она.
— Дайана! — Гейл распустила шов на матрасе и достала обломок лезвия косилки.
Девушка посмотрела на него, потом на Гейл и кивнула. Без спешки. С чувством. Чуть улыбнувшись. Легкая улыбка. Слегка изогнутая бровь. Теперь они стали сообщницами. Партнерами.
Гейл ответила ей улыбкой, и Дайана впервые увидела, как улыбается ее сокамерница. Открыто и в то же время с усилием. С какой-то болью.
— Хорошо, — проговорила Гейл. — Я слышала, на праздник нас выпустят в Большой двор на барбекю. Гамбургеры и хот-доги.
— На какой праздник? — удивилась Дайана.
— На День независимости, — объяснила Гейл и, наклонившись к уху Дайаны, прошептала: — Нашей независимости.
Глава восьмая
Джонсон надел поверх формы передник и, стоя перед входом во двор с лопаточкой в одной руке и вилкой для барбекю в другой, широко улыбался. Он не позволит готовить другим надзирателям, а заключенным тем более прикоснутся к грилю.
— Каждый год одна и та же старая песня, — прокомментировала Гейл. — Охрана жарит венские сосиски и уверена, что оказывает нам великую милость.
— Все-таки лучше, чем в столовой. — Дайана радовалась, что выбралась на свежий воздух. Балдела от удовольствия и была в приподнятом настроении.
— Зависит от того, кто готовит. — Гейл ощущала звон во всем теле и пыталась выгнать из себя страх — вести себя непринужденно и естественно. Сегодня всего лишь очередной день в заключении.
Они вышли во дворе одеялами и пластиковыми бутылками с водой. Гейл еще в прошлый четверг, ее обычный день покупок, запаслась в тюремной лавке двухсотпятидесятиграммовыми бутылочками польской газировки. Женщины оделись по последней здешней моде: в подвернутые рабочие брюки, распахнутые поверх белых маек куртки цвета хаки на пуговицах, с коротким рукавом и черные рабочие ботинки с металлическими подковами. Гейл выпустила майку поверх пояса, а под ней спрятала веревку, которую во времена работы в бригаде озеленения нашла в гараже помощника начальника тюрьмы и пронесла в камеру. Еще она взяла софтбольную рукавицу, почти протершуюся после стольких лет игры, и L-образное лезвие от косилки, которое прятала в матрасе. Когда-то Гейл ходила на покрасочные работы и сумела припасти малярную клейкую ленту. Теперь с ее помощью смастерила лезвию рукоять — обмотала длинную часть разорванной на полоски старой майкой, а сверху прикрутила лентой. Конечно, получился не настоящий нож, но если с таким застукают, припаяют хранение оружия.
Дайана стояла рядом и обводила взглядом Большой двор — площадь, окаймленную с двух сторон трехэтажными кирпичными строениями. В этих местах никак не пройти. Две другие стороны ограждал забор с натянутым поверх него спиральным барьером безопасности. Зловещая штуковина: кажется, если на проволоку долго смотреть, лишишься глаз. Контрастом жестокой обнаженности проволоки служил роскошный дуб — единственное дерево, умудрившееся вырасти и уцелеть в иссушающей обстановке тюремного двора. Дуб стоял неподалеку от того места, где забор соединялся с углом здания. Ему было много лет, нижние ветки висели в пятнадцати футах над землей. Дайана оценивающе разглядывала двор, и ее ошеломило то, что она увидела: размеры двора, высота забора. За забором акры убегающего к лесу луга и круто взбирающийся на холм густой лес.
Гейл покосилась на нее: девчонка держала себя в руках, мол, будь что будет, — рискнем. Гейл понравился ее настрой. Смогла бы и она вести себя так в ее годы?
Крыса уже заняла столик — массивный, нераскладной, из выцветшего коричневого дерева почти в самой середине двора — и тасовала карты. Гейл подвела к ней Дайану и познакомила. Лиза и Хиллари должны были присоединиться к ним позднее.
— Давай немного передвинем, — предложила Гейл.
Крыса бросила на нее острый взгляд, однако встала и взялась за край стола. Женщины поставили его туда, куда указала Гейл — на десять футов левее, над самым люком диаметром три фута, который, как ни странно, был едва заметен в середине двора. Несколько лет Гейл исподтишка наводила справки и выяснила, что под крышкой находилась уличная система управления водоснабжением тюрьмы. Однажды солнечным днем она умудрилась посветить в широкую замочную скважину контрабандным фонариком в шариковой авторучке и заметила толстые ржавые трубы и вентили-заслонки. Места внизу было совсем немного.
Они играли в карты до тех пор, пока во дворе не появились два амбала-надзирателя, Ник и Нэк, с большими коробками, в которых оказались не хот-доги и не гамбургеры, а бифштексы. Эта весть так быстро облетела собравшихся, что Гейл показалось, она волной летит от стола к столу. И не просто бифштексы. С кукурузными початками, картофельным салатом. Команда надзирателей, так омрачавших этот пир, тоже радовалась неожиданному угощению. Джонсон увлеченно приступил к работе и, приплясывая и напевая, бросил на решетку первые куски мяса. Стала образовываться очередь.