Ответа не было – только далекое жужжание телефонного кабеля, возможно – звуки дорожного движения. Таксофон.
– Кто это? – спросил я.
– Где она?
«Пытайся изменить голос», – подумал я.
– Похоже, ты не туда попал, парень.
– Послушайте, мистер Уитмен, постойте. - Голос Гектора, печальный и безнадежный, казалось, принадлежал не тому человеку, которого я встретил в магазине подержанных машин. – Вы должны понять. У меня ничего нет. У меня всегда была только моя семья. И теперь, теперь у меня ничего не осталось. Вы не можете этого понять... – Он не узнал моего голоса. – Мы с Долорес все уладим. И я скучаю по ней, скучаю по моей малышке. Нельзя отнимать это у человека, вы не имеете права отнимать это у меня, это неправильно. Я хочу, чтобы вы мне сказали, как мне можно связаться с женой. Дайте мне поговорить с женой.
Разговор с Президентом привел меня в зверское состояние. Гектор меня не напугал. Я ничего не ответил.
– Я должен увидеться с моей женой!
– Боюсь, что не могу этого сделать.
– Почему? Какого хрена?
Я повесил трубку – бережно, как будто это имело значение.
Глава десятая
Мне хотелось, чтобы ее тело забыло Гектора, приспособилось ко мне. Долорес вернулась в мою постель в ту ночь и возвращалась в последующие ночи, и я был внимателен и энергичен – не только потому, что после долгого одиночества наслаждался этим новым сокровищем плоти и тепла, но и потому, что, когда ты делаешь это снова и снова, появляется некая телесная верность. Ожидание партнера. Звуков, запахов, веса. В наших отношениях уже появились первые признаки привыкания и некий распорядок. Каждый вечер в девять часов Долорес подогревала для Марии бутылочку молока, которое ее успокаивало. А когда Мария засыпала, обняв своих кукол из «Улицы Сезам», Долорес поднималась по лестнице ко мне в спальню.
– Мария спит? – спрашивал я.
– Все в порядке. Мне надо отучать ее от бутылочки.
– Но ей это нравится.
– Ну, может, скоро, – говорила Долорес. – Ей почти четыре.
А потом, пока я смотрел на нее с кровати, она снимала с себя одежду и становилась перед зеркалом в лифчике и трусиках, чтобы расчесать волосы. Ее тело было упругим, пышным в груди и бедрах. Но больше всего меня поражали ее сильные плечи, спина и ноги. Я решил, что либо ее отец, либо мать были физически сильными. Взяв щетку для волос, Долорес наклоняла голову, открывая нежную шею, и расчесывала темную массу волос. Я смотрел, как мышцы ее руки и плеча сжимаются и расслабляются, сжимаются и расслабляются, пока она расчесывает волосы. Взгляд ее был устремлен в пол, она о чем-то думала, зная, что за ней наблюдают, и наслаждаясь демонстрацией своего тела. А потом она откидывала волосы назад и расчесывала их в другом направлении.
Позже, после всего, мы лежали в постели. В конце концов кто-то из нас вставал. Меня не смущало то, что Долорес видит, как я глотаю гадкие лекарства от повышенной кислотности, меня не смущало, что, стоя в нижнем белье, я уже не выгляжу таким молодым, каким был раньше. С годами это проходит. И, к моему облегчению, похоже, у Долорес не было потребности что-то из себя изображать: я понял это в тот момент, когда она как-то ночью босиком прошлепала в туалет и забыла закрыть дверь. Я услышал знакомое тихое и когда-то бывшее таким привычным женское журчанье, звук которого был приглушенным, потом шорох разматывающейся туалетной бумаги – и улыбнулся. Почему-то это меня успокоило: это было реальным. И мы говорили о предохранении: она пила таблетки и купила новую пачку. Вскоре мы уже перестали делать вид, будто Долорес с Марией живут в нижней квартире. Я переставил кроватку Марии, заказанную по детскому каталогу, в спальню с окнами на улицу.
Но многое оставалось невысказанным. Вопрос о том, кем на самом деле была Долорес Салсинес, маячил передо мной словно соблазнительный плод. Как странно, мужчина и женщина могут быть вместе, обнажившись, но не открывать свои тайны. Я понимал, что ее уход от мужа не означал, будто она не оплакивает конец их брака. И до сих пор она хранила тайну своей жизни с Гектором, старалась не говорить о ней, сообщала мне только разрозненные факты. Он продавал машины, он тянул кабель, он очень любил Марию и так далее.
Однако я не давил на Долорес и оправдывал себя тем, что мой дом и моя жизнь вдруг стали теплее, наполнились жизнью. Похоже, Мария свыклась с тем, что мы с ее матерью теперь спим вместе. Каждое утро она вбегала в мою спальню – в нашу спальню – и бросалась на постель, крутясь, хихикая и щедро обнимая меня, как когда-то делала это каждое утро у себя дома, словно вся ее детская любовь и потребность в отце нашла выход во мне. Моя дочь родилась бы примерно в одно время с Марией, и, когда Мария кидалась мне на шею, я испытывал сладко-горькое смятение. «Вот что я имел бы, если бы Лиз не убили, – думал я, проникая сквозь завесу времени и судьбы, чтобы увидеть себя в постели рядом со спящей Лиз и нашей маленькой дочкой между нами. – Это было бы почти так же». Крыша, свет раннего утра, запах сна, теплые тела в постели. Я уверен, люди похожи друг на друга больше, чем кажется, если преодолеть национальные, временные и другие различия. И теперь мне была понятна мука Гектора: то, что было у меня сейчас, эта плоть, которую я прижимал обеими руками, когда-то принадлежало ему. Я испытывал странную, несвойственную мне грусть. Однако мое чувство вины не было настолько сильным, чтобы я признался Долорес, что видел Гектора на площадке с подержанными машинами или что он пытался поговорить со мной, чтобы найти ее. Изменилось бы что-нибудь, если бы я ей об этом рассказал? Не знаю.
Вечером после моего разговора с Президентом Долорес укладывала Марию в постель, пока я готовил какие-то заметки для следующего дня. А потом она постучала в дверь моего кабинета и вошла с пустой бутылочкой в руках.
– Она хотела, чтобы ты пожелал ей спокойной ночи. Она хотела, чтобы ты ей спел.
– Я могу спеть только «Возьми меня с собой на бейсбольный матч», и все.
– Ей все равно, что поют. Спой ей завтра вечером.
– Как насчет «Тихой ночи»?
– Все, что угодно, Джек, – сказала Долорес. – Она от тебя без ума.
Я повернулся к ней. В ее голосе появилось нечто новое. Долорес провела пальцами по бумагам, разложенным на моем столе. Я понял, что дело не в сексе. Я предложил ей подняться на крышу. Воздух там был прохладнее, ночь стояла ясная. Мы поднялись туда с бутылкой вина, хлебом, сыром и фруктами. Я наполнил рюмки, и мы какое-то время сидели в темноте.
– Ты этого ожидал? – внезапно спросила у меня Долорес.
– Чего?
– Того, что произошло между нами, – пояснила она.
– Нет, – ответил я. – Я не слышал ничего более нелепого, чем это «между нами». Я надеялся, что это случится, но не позволял себе ждать.
– А я знала, – засмеялась она. – Я каким-то образом знала с самого начала.