С почтением,
Ваги Фил Маструд, консультант по вопросам права
Вечные истины
1. Здрасьте пожалуйста!
2. Все ясно как апельсин.
3. Никуда не денешься, да и деваться некуда.
4. Все мы смертны, а смерть – штука долгая.
5. Все проходит.
6. Всего не ухватишь.
7. Приобретая, приходится чем-то жертвовать.
8. Лишь то, что отдал, – твое.
9. Зачем упускать то, что само плывет в руки?
10. Жизнь не всегда справедлива. Добродетель часто не вознаграждается, а за несчастьем необязательно следует счастье.
11. Но тем не менее обязанность твоя – стараться делать как лучше.
12. Вселенная – это хаос, любой порядок в ней – от нас.
13. В этом мире нам мало что подвластно.
14. На всех не угодишь.
15. Силы или слабости у нас всех примерно поровну.
16. Нет людей без изъяна. А встретишь героя – протри глаза: может быть, ты просто умаляешь себя.
17. Все – лгуны, обманщики и притворщики (да и ты в том числе, и уж конечно я).
18. Прогресс – это иллюзия.
19. Зло можно оттеснить, но не искоренить, а любые притязания на последнее лишь осложняют ситуацию.
20. И все же надо биться, притязая на это вновь и вновь.
21. В конечном счете человек одинок.
22. Мы обречены жить в двусмысленном мире неполной свободы, неполной власти, неполного знания; в основе всех важнейших решений – неполная информация.
23. Но мы в ответе за все, что делаем. Любые извинения не пройдут, бежать можно, спрятаться – никогда.
24. Важнейшие битвы те, что внутри.
25. Поступай как знаешь и не бойся последствий».
Недрогнувшей рукой Питер выбросил в корзину Вечные истины, оставив прочую почту на столе в холле. Потом, как спортсмен перед важным матчем, он заставил себя лечь и полтора часика подремать. Проснувшись, он побрился и осмотрел свое лицо в зеркале: не обрюзг ли, не выглядит ли утомленным? Он принял душ, прикончив шампунь Дженис, и вышел из ванной разгоряченным и расслабленным. В спальне он впервые за этот день прослушал сообщения на автоответчике:
– Питер? Это Кассандра. Сейчас пятница, и я считаю, что самое время немного развлечься. А ты как считаешь? – Голос Кассандры казался более кокетливым, чем следовало. Она что, видит в сексе средство вроде наркотика, прибегая к нему, как другие к пилюлям? Была в этом какая-то неумеренность, оголтелость; голодная она, что ли? Чего-то ей явно не хватает. Когда она шептала той ночью ему на ухо непристойности, он прикидывал, помнит ли она на самом деле, кто именно оседлал ее сейчас в постели. Она была из тех редких баб, которые начинают постанывать, когда партнер еще только входит в комнату.
– К тебе трудно дозвониться, – продолжал голос Кассандры, – а мне пора на совещание, которое продлится до конца дня, так что я решила оставить сообщение. Тут у нас в воскресенье намечается вечеринка, я тоже приглашена, и мне сказали, что я могу привести… – Ну, смелее! Неймется, а духу не хватает? – подумал он. – Привести тебя. Ладно, еще поговорим сегодня.
Нет, не поговорим, подумал он. Сегодня я приеду домой с женой! Он стер сообщения. Уничтожил все следы Кассандры, все до одного окурки. Пропылесосил ковер на случай, если на нем ненароком отпечатался след дамского каблука; ему было известно, что женщины замечают вещи, на которые мужчины обратить внимание не способны, и, подумав про это, он вспомнил о колпачке, который Кассандра оставила в пакетике наверху. Пакетик ссохся и затвердел. Он вымыл колпачок и вернул его на прежнее место. Постелил свежее постельное белье и выстирал старое – вдруг Дженис унюхает что-нибудь. Он распахнул окна и проветрил помещение, впустив туда морозный воздух. Заглянул под кровать – не завалились ли туда какие-нибудь трусики или чулки. Проверил, вымыла ли Кассандра посуду. Вымыла. Столовые приборы были аккуратно разложены по отделениям: ножи к ножам, вилки к вилкам, ложки отдельно. Он перемешал приборы: Дженис известно, что он сует их как попало. Делая в прошлый раз тосты, Кассандра потом завернула хлеб в целлофан, Долой. Он вторично пропылесосил спальню, облазил ее всю на четвереньках в поисках – чего? – зубной пасты марки, которой они никогда не пользовались, какого-нибудь чужого волоска, чужой заколки. Женщины такие приметливые. Он стер отпечатки пальцев со всех гладких поверхностей, хотя, конечно, никаких отпечатков там не было и быть не могло. Какая-нибудь сережка, какой-нибудь карандаш для бровей – и вся игра насмарку. Нет, тут нужна хорошая команда детективов, как та, которой требуется сейчас обнаружить лишь пятнышко крови Джонетты Генри на пальто Вэймана Каротерса. Только и всего.
Покончив с уборкой, он начал соображать, что надеть. Дженис нравилось, когда он бывал в лучшем виде, поэтому он достал свой самый последний новый костюм, синий, купленный Дженис на предпоследнее Рождество, свежую рубашку и красный галстук. Если он возьмет свой «форд», они окажутся в двух разных машинах, что никак их не сблизит. Но если же он подъедет на такси, сама собой возникнет идея – ей потом подвезти его. Он проверил бумажник – он воспользуется чеками «Америкен экспресс», – убедился, что свет горит, запер переднюю дверь и вышел.
К тому времени, когда такси довезло его и он вышел под навесом у входа в ресторан, он успел прийти к заключению, что выложить полторы сотни долларов за ужин просто смешно, если не преступно. Потом он увидел Дженис. Она ждала его внутри, одетая в облегающее синее платье, которое, как она знала, ему нравилось, и с жемчужным ожерельем на шее – подарком его матери. Она надела новые туфли и сделала высокую прическу, убрав волосы во «французскую косичку».
– За ужин плачу я, – предупредил он, когда они вошли.
Глаза Дженис игриво поблескивали. Ему пришло в голову, не из-за Джона ли Эппла такая игривость? Но такому настроению можно было дать двоякое объяснение, представлявшее как бы две стороны медали. Сторона первая: Дженис весела и задорна, потому что восхищение Эппла придало ей уверенности и в отношениях с Питером, однако – и это вторая сторона – возможно было и иное объяснение: с Эпплом дело не заладилось, отсюда и большая покладистость с Питером.
Они заказали ужин и бутылку вина. Он рассказал ей о предстоящей операции. С грустной улыбкой Дженис заметила:
– Она мне послана вместо матери.
– Знаю. И всегда это знал.
– Мы вместе выбирали мне свадебное платье. Платье было…
– Длинное, до полу, – храбро прервал ее Питер, – с открытыми плечами, кружевное, на спине маленькие крючочки, шесть штук. Его еще пришлось немного выпустить в груди. – Он тронул рюмку. – А все вместе – платье и переделка – обошлось в пятьсот шестьдесят шесть долларов, рейгановских, курса восемьдесят третьего года.