Зазвонил телефон.
– Питер Скаттергуд, – привычно скучным голосом отозвался он.
– Эй, парень, мистер Скаттергуд, чего это ты этого паршивца негра отпустил, а? – послышался низкий голос с простонародным выговором. Видимо, из рабочих. – Ты, сволочь либеральная, педераст…
– Кто это?
– Кто я? Налогоплательщик, вот кто. А ты небось негритосов любишь, да? Чтоб они тебя в жопу трахали? Я, сукин ты сын, для того тебе денежки плачу, чтоб ты под замком держал всю эту мразь, а ты…
Он повесил трубку. Может, эти кретины вдобавок и адрес его узнали? Он сжал кулаки, чуть ли не мечтая о следующем таком звонке, чтоб наброситься на обидчика.
Новый звонок. Он схватил трубку.
– Да? – гневно рявкнул он.
– О, Питер, наконец-то!
С матерью он не говорил по меньшей мере уже несколько недель.
– Да, я знаю, что не звонил…
– Я все думала о тебе. Мне очень хочется, чтобы на этих днях вы вдвоем пришли к нам на ужин. Дженис я, кажется, уже который месяц не вижу.
– Я очень занят сейчас, мама… – Он расслышал нотки обиды в собственном голосе и почувствовал, как ненавидит себя за ложь. – Как и Дженис.
– О, не сомневаюсь, что оба вы очень заняты. Но почему бы тебе не попросить Дженис взять календарь и выбрать какой-нибудь удобный день на следующей неделе? А я могу всегда.
– Хорошо, я скажу ей и перезвоню.
Она не стала обсуждать с ним телевизионные новости. В последнее время родители перестали смотреть передачи местных станций, эту смесь сенсаций и кретинической пустоты, и пристрастились к телевидению общенациональному, где стандарты и требования к журналистике были все-таки выше.
– Папа хотел с тобой поговорить. – Голос матери стал глуше. – Питер на проводе, милый.
– Питер? Что нового?
– Вот в «ракетку» играю. У меня новый партнер.
– Ну и как он? – Отец любил порассуждать на спортивные темы. С годами собственные его победы в юности на этом поприще обрастали все новыми живописными подробностями, становясь все значительнее и громче. – А я на прошлой неделе два раза в теннис резался на закрытом корте. С подачей, правда, у меня стало плоховато, не то что раньше. Терпеть не могу эти громадные ракетки, а сейчас всюду они куда ни плюнь. Я попробовал растяжки делать на ковре в гостиной…
– Лучше погрей спину.
– Ладно. – Он сменил тон, видимо завершив привычный ритуал «общения отца с сыном». – Послушай, мама думает, что ты просто не хочешь к нам приходить.
– Нет, я…
– Она в другой комнате, так что я могу говорить свободно. Мама скрывает это, но ей предстоит небольшая операция. Непонятно почему, в последнее время мы с тобой не видимся, но дело не в этом. Мама хочет повидаться с тобой и Дженис перед тем, как ей в воскресенье вечером лечь в больницу.
– Что с ней, папа?
– Доктор собирается удалить ей матку.
– Уф-ф… – Питер перевел дух. – Рак?
– Мазки показали что-то не то, и они сделали еще ряд исследований. Там какое-то образование на шейке и в самой матке. – Отец, человек чрезвычайно сдержанный, говорил с трудом. – Насколько оно распространилось, мы не знаем. Мама некоторое время пробудет в больнице.
– Завтра четверг. – Он вытащил из ящика расписание поездов. – В субботу утром я приеду на местном «Паоли». Он прибывает в одиннадцать тридцать шесть.
Питер повесил трубку, потом вспомнил, каким голосом говорила с ним мать, и подумал, так ли уж нужна пятидесятивосьмилетней женщине матка. Но все равно – кому охота ложиться под нож. Что у матери рак, он не верил, но приказал себе готовиться к худшему. Болела грудь. Он опять потянулся к телефону позвонить Дженис. Только она может понять. Ему надо поговорить с ней, это его ободрит. Новая тревога заслонила все прочие, и он был уверен, что Дженис временно забудет об их неурядицах ради единства и сплоченности семьи. Конечно, она поступит именно так.
Номер был занят. Хорошо, значит, Дженис дома. Но когда пять минут спустя он позвонил вторично, никто не ответил. Он звонил ей потом всю ночь – раз пятьдесят, если не больше.
6
На следующий день Питер Скаттергуд, стоя один в кабине скоростного, сто футов в секунду лифта, бесшумно скользил вверх в одном из гранитно-стеклянных небоскребов; ноги его утопали в темно-красном ковровом покрытии; в зеркале лифта он видел свое лицо – раскрасневшееся, рассеянное; он следил, как мелькают – исчезают и вновь гаснут – цифры этажей, и беспокоился о матери, беспокоился о том, во сколько все это ему обойдется, беспокоился об истории с мэром, но больше всего – и это было как нож в сердце – беспокоился о том, где пропадала всю ночь Дженис.
Приемная Маструда выглядела в достаточной степени респектабельно, но когда секретарша пригласила его пройти вовнутрь, Питер изменил свое мнение. Адвокат оказался бородатым, клоунски тучным мужчиной лет под шестьдесят, с прилипшими к черепу редкими рыжими волосами, сквозь которые щедро просвечивала покрытая веснушками лысина. Бифокальные очки, слишком маленькие для его крупного лица, сползли на нос, над ними посверкивали голубые с красными прожилками глаза. Галстук его был в крошках, а на темных лацканах пиджака, как звездная россыпь, виднелась перхоть. В кабинете витал безошибочный аромат дешевой китайской еды, словом, все в нем и вокруг изобличало не слишком доходную и малоуспешную адвокатскую практику. Возможно, он совершил ошибку, обратившись к нему.
– Ладно, – резко бросил Маструд, отодвигая папки, которыми был завален стол, – мой секретарь сказала мне о вашем вчерашнем звонке. Сколько времени вы женаты, мистер Скаттергуд?
– Около семи лет. Называйте меня Питер, пожалуйста.
– Хорошо. Дети? – Маструд делал записи в блокноте.
– Нет. Мы только собирались.
– Ну, это здорово облегчает дело. Не будет этих драк за опекунство. – Маструд почесал себе брюхо.
– Верно, – отозвался Питер. – Так или иначе, жена моя вовсе не настроена на драки. Она просто хочет развода. И я уверен, что она и до суда дело доводить не станет, примет предложенное ей соглашение с ежемесячной разумной суммой алиментов. Итак, совместно нажитое за время брака имущество, подлежащее разделу…
– Вы юрист, мистер Скаттергуд? – Маструд сказал это несколько раздраженно, словно досадуя на то, что ему не позволяют выполнять его обязанности.
– Признаться, да.
– Большая фирма в городе?
– Нет. Я помощник окружного прокурора в Ратуше.
– Специализируетесь на чем-нибудь? – В голосе Маструда прозвучала большая заинтересованность.
– Я занимаюсь убийствами. – Питер сказал это так смущенно, словно сам был замешан в убийстве.