Последний Завет - читать онлайн книгу. Автор: Филипп Ле Руа cтр.№ 104

Педро Гарсиа вошел в автобус, отправлявшийся в Барселону. В каталонской столице ему предстояло пересесть в самолет до Рима. Монах взгромоздил свой чемоданчик на багажную полку и устроился возле окна. Можно было выбрать любое место, автобус уходил почти пустым. Водитель, упиравшийся брюшком в баранку, закрыл двери и тронул машину в сторону ближайшей остановки, Валльса. Путь до аэропорта не близкий, но у монаха было мало средств и много времени. Его беспокоила предстоящая встреча в Риме с этим Лавом, странным человеком, приехавшим из самой Америки, но с благородными намерениями. Словно по Божьей воле, Фелипе Альмеда угас накануне, почти на его руках. Теперь требовалось исполнить его последнее желание. Передать письмо кардиналу Драготти.

Прежде чем окончательно изнемочь, его друг собрал последние силы и нацарапал корявым почерком несколько слов в своем блокноте. Написанное походило на вопрос: «Кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним?» [29] Педро узнал фразу из Апокалипсиса святого Иоанна Богослова, которую вопиют почитатели сил зла. Признание безумия, в которое ввергся Альмеда. А также признание провала его поисков.

Гарсиа различил через стекло колокольню церкви Сан-Хуан и перекрестился, вспомнив о Пресвятой Деве Кандельской. Следующая остановка – Таррагона. В хвосте автобуса устроилась чета туристов. Обычно Педро дремал, совершая долгие поездки, но сейчас его ум занимало, удерживая от дремоты, завещание Альмеды.

Поиски Фелипе Альмеды. Всю свою жизнь священник гонялся за истиной. В отличие от большинства людей, которые тешат себя внутренней уверенностью в чём-либо, Фелипе не был уверен ни в чем. Он беспрестанно донимал Ватикан, словно какой-то Шерлок Холмс от Святой Троицы, желая обнаружить знамения, которые могли бы подкрепить его веру, поколебленную жесткостью догмы. Священник искал ответы в апокрифических текстах, в сокровенных Посланиях, в древних рукописях. Но Ватикан ревниво охраняет доступ к источникам религии. Ум Альмеды возмущало то, что для спасения души обязательно строгое повиновение Божественной воле, такой, какой она представлена в канонических Писаниях – упрощенных, наивных, набитых противоречиями. Для него это значило погрязнуть в пропаганде. В конце концов он нашел элементы доказательства, но они систематически противоречили официальной линии. Альмеда в итоге дошел до того, что стал сомневаться во всем. Рождение Иисуса в Вифлееме, его родословная, восходящая к Давиду и Аврааму, непорочное зачатие, поклонение волхвов – все это казалось ему выдумкой евангелистов, до крайности склонных обожествлять Христа и ради этого подгонявших его биографию под библейские пророчества. Вдруг отец Альмеда заново пересмотрел весь Новый Завет, анализируя то, что могло быть спорным. Ничто не подтверждало, что Иисус родился в Вифлееме, а не в Назарете, поскольку не существовало никаких списков гражданского состояния. Не было даже уверенности ни в годе его рождения, ни в обстоятельствах смерти. Они не были отмечены ни в одном протоколе. Что же касается чудес, то в ту эпоху, самую мистическую в истории человечества, любой фокус принимали за чудо. Потемневшее небо считали вмешательством Бога, исцеление – Божественным знамением. Иисус был существом незаурядным, это не подлежало никакому сомнению, и он вполне мог осуществить великие дела. Но воскресить Лазаря через четыре дня после его смерти? Однако, если приглядеться внимательнее, становится заметно, что у Лазаря была сестра, Мария из Вифании, чья судьба переплетается с судьбой Марии из Магдалы, более известной под именем Марии Магдалины, или Мириам. Женщины, близкой к Иисусу. А отсюда до предположения о сговоре между Лазарем, Марией Магдалиной и Иисусом оставался всего один шаг. Неотступно преследуемый этой гипотезой об обмане, Альмеда отправился в Иерусалим, потом на берега Тивериадского озера, где Иисус ходил по воде. И обнаружил там несколько отмелей. Он даже соорудил себе пару ходулей, создававших иллюзию хождения по водам. Любые мистификации были возможны и даже оправданы в те времена, ведь Иисусу необходимо было как-то выделиться из множества других проповедников, кишевших тогда в регионе. Любые, кроме одной, ибо это чудо питало веру Альмеды и не могло быть поставлено им под сомнение: Воскресение Христово. Для него оно было самой основой католицизма, который всего лишь ошибся символом, выбрав распятие. «Воскресение придает смысл жизни, которая иначе становится лишь судорогой небытия», – любил повторять Альмеда. Кроме того, его невозможно отрицать. Евангелисты сообщают множество подробностей об этом чуде, в противоположность Вознесению, по поводу которого они были гораздо менее словоохотливы. «Он был взят на небо» – только этим и удовлетворились Марк с Лукой, а Матфей с Иоанном даже не сочли нужным посвятить этому хоть строчку. В Деяниях Апостолов Лука вспоминает, что «облако скрыло Его от наших глаз», но описание этим и кончается. Любой фокус мог обмануть апостолов, уже вдохновленных Воскресением своего учителя.

Любопытство, просьбы и метания Альмеды (как в прямом, так и в переносном смысле) привели в раздражение римских сановников, и они избавились от возмутителя спокойствия, доверив ему приход на Аляске. Ссылка принесла свои плоды. И сомнения, и жажда истины растворились в снегах. По крайней мере, так заключил Педро из писем, которые друг посылал ему с другого конца света. «Вера не обременяет себя объектом. Верить в кого, во что? Это ничего не значит. Главное – есть вера или нет. Она не приобретается путем научных доказательств, которые всегда можно опровергнуть еретическими доводами», – написал ему в итоге Фелипе. Да, в конце концов он вернулся в лоно веры. До встречи с Клайдом Боуманом.

Поглощенный своими размышлениями, Педро Гарсиа едва заметил, как вдали скрылся собор Террагоны. В салоне автобуса кроме него оставалась только какая-то старушка, скрючившаяся над своей кошелкой прямо позади водителя.

В Риме Гарсиа рассчитывал получить какие-нибудь объяснения от кардинала Драготти. Если уж Альмеда назначил его, Гарсию, своим душеприказчиком, тот не может быть в полном неведении. Что за ошибку совершил Фелипе, которая, по его собственному выражению, «грозит ввергнуть мир в хаос»? Способно ли это письмо, которое он бережно хранит под рясой, спасти человечество, когда попадет в руки кардинала? Монах невольно подумал о Мишеле Строгове, царском гонце, презревшем тысячи опасностей, чтобы доставить важное послание в Иркутск. При мысли о глазах героя Жюля Верна, выжженных каленым железом, ему вдруг стало не по себе. Неизбежно вспомнилось обугленное лицо Альмеды. Монах выпрямился на своем сиденье и огляделся. Никакого Ивана Огарева поблизости не было, что успокоило его только наполовину. Тут он заметил скомканный экземпляр газеты «Эль Пайс», забытый каким-то пассажиром, читавшим его, должно быть, в боксерских перчатках, вынул оттуда разворот, завернул в него письмо Альмеды, которое жгло ему грудь, и засунул сверток в мусорный ящик под окном. Оставалось только забрать его по прибытии в Барселону. Истина покинет этот автобус либо в его кармане, либо в пластиковом мешке команды уборщиков, но только не в руках тех, кто преградит ему путь.

Старушка с первого сиденья заковыляла к выходу. Пузатый водитель объявил пятиминутную остановку в Эль Вендрелле и вышел помочиться. Старушенция тоже сошла. Вошел элегантный мужчина. Хотя он был в широкополой шляпе и прятал глаза за большими черными очками, его черты показались Педро знакомыми. Новый пассажир устроился прямо за его спиной. Стадное чувство, решил монах и начал перебирать в памяти свои знакомства, надеясь все-таки вспомнить, где мог видеть этого типа. А от того пахло травяным одеколоном и чем-то жареным. Дешевый запах, так что вряд ли это какая-нибудь кинозвезда, путешествующая инкогнито в автобусе, предназначенном для тех, кому не по карману машина или поезд. Навязчивый запах пережаренного масла навел его на мысль об иностранцах, посещающих местные рыбные ресторанчики. А элегантный костюм, внушительная доза туалетной воды и отсутствие багажа заставляли предположить, что у него в Барселоне назначена встреча с какой-нибудь каталонской красоткой. Камуфляж и рефлекторное желание сесть за чьей-то спиной выдавали интроверта. Такой, вероятно, не осмелился бы признаться в любви девушке или потребовать у своей милой, чтобы она сама приехала в Эль Вендрелль.