— Все, кроме меня, — пробормотал Дайал. — Как выглядело орудие названной процедуры?
— Они пользовались плетью, называвшейся «флагеллум». По-латыни это значит «маленький бич».
— Раны на теле Нарайяна совсем не маленькие. У него все мышцы разорваны.
Тулон кивнул.
— К чему и стремились бичеватели. Флагеллум — кожаный бич с крошечными шариками на конце. Они изготавливались из кости или металла. В некоторых из них еще имелись крохотные коготки, подобные заостренным рыболовным крючкам. С каждым ударом плетки из тела вырывали куски плоти.
— Настоящее варварство!
— И тем не менее очень распространенное. В конечном итоге это делалось, чтобы ослабить преступника и чтобы он не так долго мучился на кресте. В каком-то извращенном смысле они наносили ему подобные увечья из жалости.
Дайал только головой покачал, услыхав такую логику. В ранах, которые он видел на жертве, не было ни малейшего намека на сострадание. Сквозь разрывы в коже Нарайяна виднелась грудная клетка.
— И сколько времени длилось бичевание?
— Римский закон ограничивал его сорока уларами. Большинство солдат заканчивали на тридцать девятом ударе.
— Еще один способ продемонстрировать человеколюбие?
— Именно. После чего патибулум — горизонтальная перекладина креста — привязывалась к плечам жертвы прямо за шеей.
— Словно спортсмен штангу?
— Да, только намного тяжелее. Весом примерно пятьдесят пять килограммов.
Дайал записал в свой блокнот: «Примерно 125 фунтов».
— И что потом?
— Жертву заставляли тащить ее до stipes crucis,
[15]
которое было уже вкопано в землю.
— И сколько оно весило?
— Вдвое больше патибулума.
Дайал отметил, что целый крест был слишком тяжел, чтобы его мог протащить один человек.
— Кстати, а почему все-таки художники изображают Христа несущим весь крест, а не перекладину?
— Потому что так все смотрится гораздо более выразительно. Даже Мел Гибсон в своем фильме показал Христа несущим крест, хотя после бичевания это для него было бы просто физически немыслимо. Как известно, он трижды падал по пути на Голгофу.
— Верно! Я совсем забыл. И ведь руки у него были связаны. Поэтому, начав падать, он никак не мог удержаться. И падал на землю лицом вниз.
— Несомненно. Ведь именно ранами на лице из-за падений многие объясняют искажения на лике Туринской плащаницы. На ней четко заметен сломанный нос.
Дайал покачал головой. Его совсем не устраивало то, в каком направлении движется расследование дела. Он находится в Ливии, в двадцать первом веке, а беседует о распятии, о Туринской плащанице и шрамах на лице Христа, словно они могут иметь серьезное значение для расследования. И самое поразительное то, что они действительно имеют — и не только серьезное, но решающее значение. Наконец-то Ник понял, почему у Янсена был сломан нос. Скорее всего это не было случайностью. Возможно, убийцы стремились к тому, чтобы он как можно больше походил на Христа.
— Что-нибудь еще, Ник? Я умираю без очередной дозы никотина.
— Только еще один последний вопрос. Что тебе известно об истории распятий?
Тулон лизал сигарету, пытаясь получить удовольствие от ее вкуса.
— Предположительно их изобрели персы и передали карфагенянам, а те — римлянам. Большинство полагает, что распятие придумали римляне, однако это заблуждение. Римляне просто довели его до совершенства. Они настолько поднаторели в нем, что даже делали ставки на то, сколько времени протянет жертва на кресте в зависимости от погоды, возраста распятого и пищи, которую он употреблял перед казнью. «Повесь его повыше и растяни пошире» — была у них такая поговорка. После чего они начинали заключать пари.
— Все, что ты говоришь, отвратительно.
— Для тебя. А для них распятие было всего лишь необходимым злом в несправедливом мире. Самым быстрым и эффективным способом решения проблем.
Дайал задумался над комментарием Тулона. Не служили ли и расследуемые им преступления подобной цели? Но если так, то какие проблемы пытались решить убийцы?
Некоторое время спустя в дверь постучал Омар Тамер. Он ожидал застать Ника Дайала за столом, а не разгуливающим взад-вперед по комнате подобно пуме в клетке.
— Могу я вас побеспокоить? — спросил Тамер. — Я не…
— Да, конечно. Заходите. Мне лучше думается в движении. Наверное, больше крови приливает к голове.
Ливиец понимающе кивнул.
— А мне лучше думается, когда я босиком, когда ветер обдувает мне пальцы ног.
Дайал опустил глаза и заметил, что Тамер действительно босой.
— Интересно.
Тамер рассмеялся, когда увидел доску Дайала.
— Необходимо использовать все, что способно помочь, — заметил он. — Но здесь, у нас, я ничего подобного применить бы не смог. Слишком много любопытных глаз.
— Ваших коллег?
Он отрицательно покачал головой:
— Нет, военных.
Дайал не знал, что на это ответить, и потому промолчал.
— Если вы собираетесь провести у нас еще день, тогда будет лучше, если вы заберете все материалы с собой в отель. Невозможно предсказать, что может исчезнуть ночью за время вашего отсутствия.
Дайал кивнул — он прекрасно понимал, на что намекает Тамер. Его доступ к информации был гарантирован тем, что Ливия являлась членом Интерпола, хотя последнее вовсе не означало, что его здесь принимали как желанного гостя.
— Спасибо за совет.
На сей раз промолчал Тамер.
— Кстати, если бы я сегодня уехал, вы бы согласились держать меня в курсе расследования?
Ливиец кивнул:
— Конечно, если и вы ответите мне тем же.
— Мы поняли друг друга.
Тамеру хотелось сказать ему, что он не имеет ничего против пребывания Ника у них в стране просто ему хочется защитить его от возможных посягательств со стороны ливийского правительства. Дайал только понимающе кивнул. Ему не требовалось никаких объяснений. Он был американец, что делало его самым любимым или ненавидимым существом на свете — в зависимости от того, где он находился и когда.
Именно по названной причине Ник и собирал основные материалы следствия на переносной доске. Это наделяло его необходимой гибкостью и позволяло мгновенно сниматься с места без особых хлопот. Именно так поступил он и той ночью.
Глава 30
Доктор Бойд знал, что через какое-то время Мария вернется в библиотеку. Беспокоило его другое — в каком состоянии она вернется. Он вспомнил, что пережил сам, закончив перевод свитка (стать убийцей собственной религии — одно из самых тяжелых испытаний для души), и понимал, что Марии приходится еще тяжелее, ведь она гораздо более религиозна.