Выглядел он на шестьдесят, но я знал, что в действительности ему семьдесят семь, потому что мы с ним уже встречались раньше. Кроме того, мне было известно, почему он предпочитает такой цвет: единственный оттенок, который он различает в окружающем его черно-белом мире. Редкая форма цветовой слепоты являлась одним из множества физических отклонений, с которыми он родился. Некоторые из них — вроде слишком коротких пальцев — были видны, другие, по его словам, нет.
Доктор Уилберт Гаррисон — психиатр, антрополог, философ, вечный студент. Милый, очень порядочный человек. Даже психопат, помешанный на мести, это понял и пощадил Гаррисона, когда решил рассчитаться с врачами, которые, по его мнению, издевались над ним.
Меня он не пощадил, и мы много лет назад познакомились с Бертом Гаррисоном, пытаясь во всем этом разобраться. С тех пор мы время от времени — не слишком часто — созванивались.
— Привет, Берт, — сказал я.
Он обернулся и, улыбнувшись, крикнул:
— Алекс!
Берт кивнул в знак приветствия Эйми, та, не глядя на него, налила чай и выбрала пирожное с миндальной глазурью со стеклянной витрины.
Постоянный посетитель.
— Спасибо, милая, — поблагодарил ее Берт, уселся за мой столик, поставил чашку и тарелку перед собой и схватил мою руку обеими руками.
— Алекс, как я рад тебя видеть.
— Я тоже рад вас видеть, Берт.
— Чем занимался в последнее время?
— Все как обычно. А вы?
В добрых серых глазах загорелся огонек.
— У меня появилось новое хобби — народные инструменты. И чем менее они известны широкому кругу любителей, тем лучше. Я обнаружил электронный магазин — как здорово, глобальная экономика в ее лучшем проявлении. Я выбираю что-нибудь, жду, как ребенок перед Рождеством, когда прибудет моя посылка, а затем пытаюсь понять, как на них играют. На этой неделе я заказал диковинку с одной струной из Камбоджи. Не могу запомнить, как она называется. Продавец обозначил ее как «тинкамаджиг из Юго-Восточной Азии». Звук у него ужасный — как будто у кота расстройство желудка, но у меня ведь нет соседей.
Дом Гаррисона, пурпурного цвета, устроился на высоком холме над Оджаем. Его окружали оливковые рощи и пустые, незасеянные поля и прятали от посторонних глаз заросли агав. Старый микроавтобус «шевроле» всегда стоял на пыльной дорожке, но при этом сверкал как новенький. Когда бы я ни приходил в дом Берта, входная дверь была не заперта.
— Звучит забавно, — сказал я.
— Очень забавно.
Он откусил кусок пирожного, из которого потек крем, облизнул губы и вытер подбородок.
— Очень вкусно. А ты как развлекаешься, Алекс?
Я задумался, как бы лучше ответить, и, видимо, что-то изменилось в моем лице, поскольку Гаррисон положил руку поверх моей и стал похож на озабоченного родителя.
— Что, совсем плохо, сынок?
— Неужели так заметно?
— Да, Алекс. Очень заметно.
Я рассказал Берту про Робин. Он подумал немного, потом проговорил:
— Звучит так, будто мелочи вдруг перестали быть мелочами.
— Ну, не такие уж и мелочи, Берт. Она действительно устала оттого, что я постоянно ввязываюсь во всякие рискованные предприятия.
— Я имел в виду твои чувства. Твое беспокойство по поводу Робин.
— Я знаю, что веду себя как настоящий параноик, но постоянно возвращаюсь к тому времени, когда она ушла от меня в первый раз.
— Робин совершила ошибку, — сказал Берт. — Но заплатила за нее высокую цену, и тебе стоит подумать о том, чтобы постараться… ну, отодвинуться от ее боли.
— От ее боли? — спросил я. — Вы думаете, она все еще переживает, ведь прошло столько лет?
— Если она позволяет себе об этом думать, полагаю, она чувствует себя значительно хуже, чем ты.
Берт встречался с Робин всего дважды, однако я всерьез отнесся к его словам. Через несколько месяцев после того как сгорел наш дом, мы отправились в Санта-Барбару, чтобы немного развеяться, и наткнулись на Берта в антикварной лавке на Стейт-стрит. Он просматривал научные трактаты восемнадцатого века. На латинском языке. (Мое очередное хобби, ребятки.) При этом Берт перепачкал в пыли весь джемпер.
— Она очень сильно тебя любит, — сказал Берт. — По крайней мере любила, когда я видел ее в прошлый раз, а я сомневаюсь, что столь глубокое чувство может взять и пропасть. — Он откусил еще пирожного и собрал крошки миндаля с тарелки. — Язык тела… язык сознания, все было на месте. Помню, я тогда подумал: «Эта девушка создана для Алекса».
— Я тоже так думал.
— Береги то, что у тебя есть. Моя вторая жена была именно такой. Она принимала меня со всеми моими странностями.
— Вы думаете, Робин принимает меня таким, какой я есть?
— Будь иначе, она бы давно от тебя ушла.
— Но заставлять ее терпеть мою любовь к риску жестоко.
Берт сжал мою руку.
— Жизнь похожа на автобусную остановку, Алекс. Мы намечаем маршрут, но делаем короткие перерывы между приключениями. Только ты сам можешь выбрать свою дорогу — и надеяться на то, что Бог будет к тебе благосклонен. Ну и что же привело тебя в Оджай?
— Я приехал полюбоваться на пейзажи.
— Тогда пойдем ко мне, я покажу тебе свои новые приобретения.
Мы доели, и Берт настоял на том, чтобы заплатить по счету. Старый микроавтобус стоял перед кафе, и я поехал за Бертом в город, потом мы выбрались на Сигнал-стрит, миновали дренажную канаву, засыпанную мелкими камешками, тут и там через нее до самой дороги были перекинуты пешеходные мостки.
Дверь в пурпурный дом была не заперта и прикрыта видавшей виды ширмой. Берт быстро поднялся по ступеням и провел меня в гостиную, которая нисколько не изменилась с тех пор, как я побывал в ней последний раз: маленькая, темная, с дощатым полом, заставленная старой мебелью, повсюду разбросаны шали и подушечки, пианино по-прежнему на своем месте, в эркере ряд пыльных бутылок.
Только сейчас здесь негде было сесть: рядом с пианино стоял громадный, чеканной бронзы гонг. А на всех стульях и диванах — барабаны, колокольчики, лиры, цитры, дудочки и арфы и еще куча предметов, которые я видел впервые. На полу за стулом, примостившимся около пианино, лежала громадная шестифутовая конструкция, украшенная потрескавшимся деревом. Гаррисон провел палкой по ее краю, и я услышал громкую, но приятную мелодию.
— Бали, — объявил он. — Я выучился играть на ней «Старого Макдональда». — Он вздохнул. — Когда-нибудь наступит черед Моцарта. — Он расчистил место на диване и предложил: — Устраивайся поудобнее.
Усевшись, я заметил за диваном какой-то металлический предмет. Сложенное инвалидное кресло.
— Это моего приятеля, он попросил меня подержать его, — пояснил Берт и уселся на жесткий стул. Правой рукой он провел по арфе с педалью, но так легонько, что она не издала ни звука. — Несмотря на все проблемы, ты выглядишь неплохо.