Лживый язык - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Уилсон cтр.№ 71

Но он не возвращался в палаццо, чтобы потребовать у меня денег. С моей стороны это была небольшая поэтическая вольность. Я попросту бросил на пол гравюру Франческо де Лодовичи, наступил на нее каблуком и порезал о стекло руки. Конечно, было немного больно, но сами раны были пустяковые — несколько царапин. Что касается моей спины — когда вам приходилось помогать мне раздеваться и купаться, — тут я притворялся, причем с большим удовольствием. По сути, это был целиком искусно разыгранный спектакль, в том числе и мой кошмар.

Неужели вы и впрямь решили, что способны привлечь мой интерес? Вы симпатичный мальчик и, вне сомнения, похожи на него, но вы не особенный, вам далеко до Криса. В вас есть что-то немного странное, но что конкретно, давайте не будем уточнять, хорошо? Правда, я должен поздравить вас с тем, как ловко вы расправились с предприимчивой мисс Мэддон. Вам известно мое отношение к биографам. Я бы сказал, она получила по заслугам, верно? Но, если вы хотите стать настоящим писателем, позвольте дать вам пару советов. Во-первых, вы должны научиться быть более наблюдательным. Я не принял снотворное, что вы дали мне сегодня ночью. Я всегда спокойно обходился без снотворного.

Я сделал вид, будто проглотил таблетки и, когда вы ушли, завернул их в клочок туалетной бумаги, бросил в унитаз и смыл. Во-вторых, если вы опять когда-либо соберетесь в магазин или на почту (что маловероятно — во всяком случае, в ближайшем будущем), спрячьте свой блокнот в такое место, где его не смогут найти любопытные. Или, если решите сделать тайник под полом, старайтесь проверять его более регулярно.

А ведь мы могли прекрасно поладить и жить счастливо, если бы не ваша затея с этой биографией. Увы. Впрочем, я ни о чем не жалею. Как говорится, что ни делается, все к лучшему.

Кстати, вы должны знать одну вещь. Что бы там ни наплел вам Левенсон, я по-своему любил всех тех мальчиков из школы. А вот с Крисом у нас началось все иначе. Он отличался от остальных. Его не нужно было уговаривать. На самом деле инициатором нашей связи был он. Видите ли, он любил меня, любил, как никто другой.

Стоит ли говорить, что его смерть разрушила мою жизнь. Я не стану объяснять, как это отразилось на мне, не доставлю вам такого удовольствия. Скажем так: после я уже никогда не был таким, как прежде. Конечно, узнав о случившемся, я отказался от публикации книги. В сущности, я даже смотреть на нее не мог и потому сжег. Глядя, как страницы исчезают в огне и превращаются в пепел, я чувствовал, что очищаюсь, несу наказание, если угодно. Впоследствии выяснилось, что я не способен писать. Не мог написать ни строчки. Вот что делает с человеком чувство вины. Впрочем, скоро, возможно, вы и сами в том убедитесь.

А теперь, боюсь, вам придется еще немного потрудиться, если вы хотите найти рукопись, которую ищите. Любовь не глазами — сердцем выбирает. Подумайте об этом.

С уважением,

Гордон Крейс.

Письмо выпало из моих рук. Я чувствовал слабость, был истощен, едва не терял сознание. Гад, подонок, будь ты проклят. Во мне закипал гнев. Я вытянул руку и стал срывать гравюры со стены в портего, разбивая стекло, ломая рамы. Прошел, хромая, в гостиную, швырнул настольную лампу в зеркало над камином. Мое отражение раскололось на тысячи мелких кусочков. Я поднял с пола одну из книг и стал раздирать ее, кидая в воздух вырванные страницы. Сдернул со стены картину, кулаком продырявил полотно. Прошел на кухню, перевернул там стол, стул швырнул в окно. Стекло разбилось, и в комнату ворвался ветер. Хромая, я вернулся в портего, оттуда добрался до спальни Крейса. Содрал полог с его кровати, перевернул прикроватный шкафчик, разодрал подушки. По комнате летали перья. Я не мог видеть, как Мадонна безмятежно наблюдает за мной со стены. Я сорвал картину и разбил ее о колено.

К тому времени, когда я добрался до кабинета Крейса, у меня уже не осталось сил, гнев почти утих. Я опять увидел на полу жалкое тело старика, и, хотя мне хотелось бить его и колотить, я почувствовал, как по моему лицу потекли слезы. Я опустился на колени и зарыдал над трупом. В сознании проносились обрывки наших бесед, я вспоминал, каким Крейс был при жизни. Не знаю, сколько времени я просидел над его мертвым телом, но, когда очнулся, на ум сразу пришел один вопрос. Если Крейс действительно уничтожил роман «Учитель музыки», о какой же рукописи он вел речь? Не давала покоя и последняя строчка его письма. Что он имел в виду — мои отношения с Элайзой или выдуманных мною персонажей, о которых я ему читал? А может, Крейс намекал, чтобы я искал ответ в своем блокноте?

Смахнув с глаз слезы, я направился из его кабинета в свою комнату. Взял в руки свой блокнот. Сел на кровать. От одного вида блокнота меня стало тошнить, я ненавидел каждое слово в нем. Меня так и подмывало разодрать его, но я, подавив порыв, нашел страницы с записями о моих отношениях с Элайзой, потом — отрывок о Ричарде, одержимом своей бывшей возлюбленной, Эммой. Внимательно прочитал и то и другое — повествования о реальных и о вымышленных событиях, — но ничего не нашел. Черт, только время зря потратил! Но едва я собрался отшвырнуть дневник, как вспомнил, что однажды мне сказал Крейс. Я открыл начальные страницы блокнота, нашел то место, где описал, как я выманивал у Крейса ключ от почтового ящика. Когда мы с ним шли через дворик, он показал на херувима, венчавшего коринфскую колонну, и заметил, что любовь выбирает не глазами, а сердцем.

Я резко поднялся, выскочил в коридор, вбежал в портего, лавируя между осколками стекла, разорванными полотнами и расщепленными рамами, пробрался на лестницу. На улице лил дождь, небо по-прежнему рассекали зигзаги молний. Держась за металлические перила, я спустился во дворик, направился к статуе. К голове херувима с помощью широкой резинки был прикреплен пластиковый пакет. В моем сознании всплыл образ Лавинии с окровавленной головой. Я живо представил ту темную ночь. Я только что убил ее; моя кожа все еще помнила прохладу камня, размозжившего ей голову. Я надел Лавинии на голову пакет, чтобы не запачкать свою одежду. Отвернулся, а когда вновь посветил на нее фонарем, увидел, что ее губы под полиэтиленом беззвучно шевелятся — она пытается что-то произнести.

Я стоял посреди дворика, под дождем, заливавшим мое лицо, мое тело, обжигавшим мои раны и ссадины. Я надеялся, что вода смоет с меня мои грехи, поможет мне забыть прошлое. Тщетно. Я схватил пакет, сорвал с него резинку и по лестнице поднялся в портего. Я промок насквозь, но сушиться не стал. Вскрыл пакет, в котором лежал еще один конверт, вынул из него короткое письмо, теперь уже в каплях воды, стекавших с моего лица, с моих рук, и стал читать.

Дорогой Адам!

Подумать только, какой вы старательный! Значит, записали все, что я говорил? Я польщен, что вы проявили ко мне столь живой интерес. Надеюсь, я вас не разочаровал.

И теперь последнее. После него я оставлю вас наедине с вашими мыслями. Книгу, которую вы ищите, вы найдете на моем трупе. Мне приятно думать, что вы будете прикасаться ко мне даже после моей смерти. Как знать, может, вам это и понравится.

Вопреки тому, что вы, возможно, думаете, я не бездельничал. В основном писал по ночам, в кровати. В старой тетради. Переписывание — довольно утомительное занятие, я еле-еле успел закончить. Но я не хотел покидать вас, не оставив вам материала для чтения. В конце концов, там, куда, как я подозреваю, вы отправитесь, вам чем-то же нужно будет убить время.