Фабрика кроликов - читать онлайн книгу. Автор: Маршалл Кэрп cтр.№ 26

– А вот теперь детектив Ломакс открылся мне с совершенно неожиданной стороны. – Джоанн, смеясь под собственные аплодисменты, поцеловала меня в щеку. – Оказывается, детектив Ломакс любит музыку из телешоу.

Вот так запросто, будто мы сто лет женаты и чмокаем друг друга по поводу и без, Джоанн поцеловала меня впервые. Моя виртуальная апробационная карточка обогатилась виртуальной же галочкой, и я стал гадать, приведет ли означенный чмок к страстным поцелуям в спальне, каковые были моей программой-минимум с первого дня. Несколько секунд мне понадобилось на то, чтобы спуститься с небес и вспомнить: за поцелуем следовал некий комментарий.

– Ты сказала «телешоу»?

– Ну да. Это песня из шоу «Плавучий театр». Стихи Оскара Хаммерштейна, музыка Джерома Керна. Если ты будешь хорошим мальчиком и доешь спагетти до конца, я куплю тебе диск.

В глазах моих зиял культурный вакуум.

– Так это песня из шоу?

– Не волнуйся, – успокоила Джоанн. – Если ты хорошо исполняешь песни из шоу, это еще не значит, что ты голубой.

Она выключила газ под кастрюлей, отняла шумовку и поцеловала меня по-настоящему. А через несколько минут предоставила мне возможность доказать, до какой степени гетеросексуальным я бываю при благоприятных обстоятельствах.

Теперь мне некому доказывать традиционность собственной ориентации, и я могу петь что угодно. Правда, непросто смириться с фактом, что мой отец, дуэтом с телевизором распевающий «О'кей оби», умудрился проморгать такого гения, как Хаммерштейн, и в то же время восхищается строками типа: «С лучшим другом моим убежала жена. Как я буду скучать по тебе, старина».

Я отпер входную дверь. На диване валялся Андре. Он вытянул лапы, выгнул спину – видимо, собирался проснуться.

– Давай-давай, – подбодрил я. – Мне еще нужно позвонить.

Андре уловил первую половину выражения «давай-давай» и снова отключился.

Звонить Терри домой было уже поздно, но я знал: он проверит автоответчик прежде, чем опрокинет первую чашку кофе. Поэтому я наговорил ему сообщение, содержащее ключевые моменты разговора с Большим Джимом – начиная с мнения последнего о смысле среднего пальца во флипбуке и заканчивая мотивами Дэнни Ига, тянущими на миллиард баксов.

– Да, вот еще что, – произнес я, повесив трубку, – какой-то отморозок заказал моего брата Фрэнки. Но это моя и только моя проблема.

Я открыл холодильник и глотнул апельсинового сока прямо из пакета. Толика глюкозы гарантирует мне бодрствование минут на десять, зато потом я отъеду быстрее, чем австрийская команда бобслеистов. Нужно продержаться ровно столько, чтобы успеть перечитать письмо Джоанн.

Я открыл дверь и, прежде чем выпустить Андре во двор, велел: «Не бавься!» Андре знает эту команду. В более полной версии она звучит примерно так: «Не вздумай вынюхивать белок и вообще не давай воли инстинктам. Сделал дело – и домой».

Я разделся до трусов, приставил электрическую «Орал-Би» к зубам на двенадцать секунд вместо настоятельно рекомендованных ста двадцати и занялся своими делами. Андре ждал под дверью. Я впустил его, закрылся, выключил телевизор, взял из деревянной шкатулки Письмо Номер Один и забрался под одеяло.

Это первое письмо занимает семнадцать страниц. Настоящая эпическая поэма. Оно намного длиннее последующих. Заряда глюкозы хватит в лучшем случае на пару страниц. Но я жаждал снова ощутить связь с Джоанн. Пожалуй, отчасти и потому, что сегодня я встретил – о'кей, назову вещи своими именами – и мысленно раздел даже не одну, а двух женщин: Эми Чивер и Дайану…

Господи, забыл фамилию Дайаны! Неудивительно – нам, копам, приходится обрабатывать тысячи мегабайт информации. Впрочем, на кой черт мне ее фамилия? Она же не подозреваемая в убийстве, мне не отчет о ней писать на имя Килкуллена…

«Итак, Ломакс, кого вы подозреваете в убийстве?»

«Дайану, сэр».

«Что, просто Дайану?»

«Черт меня дери, если я помню ее фамилию; помню только, что она носит стильные часы с Кроликом Трынтравой».

«Вы уволены, Ломакс».

«Спасибо, сэр. Могу я теперь спокойно прочитать письмо моей покойной жены, сэр?»

Я вытащил из конверта школьную тетрадку.

Мой дорогой Майк!

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Хорошее начало, не находишь? Несколько недель я пыталась написать это письмо, но каждый раз выходило либо тоскливо, либо с надрывом, либо вовсе глупо. Ты не поверишь: первые десять черновиков начинались словами «Когда ты прочтешь эти строки, меня уже не будет в живых». Логичнее было бы написать: «Когда я закончу это письмо, я умру». Я порвала столько черновиков, что начинаю каяться в гибели огромного количества деревьев.

К черту деревья! К черту стиль! Клянусь, больше не стану переписывать.

Я решила писать тебе, когда проходила сеансы химиотерапии. Много месяцев меня накачивали специальным ядом, пока я не ослабела и не облысела и вообще не стала чучелом, недостойным быть твоей женой. Врачи говорят, что это единственный способ уничтожить еще более страшный яд, разрушающий меня изнутри. Но в тот день, лежа на столе, я поняла: химиотерапия не поможет. Победу одержит рак.

Не пытайся возражать – раз ты читаешь это письмо, значит, я действительно умерла и соответственно выиграла спор.

Помнишь, как ты отреагировал, когда я рассказала тебе про опухоль? Твои первые слова были: «Ты справишься, малышка». Что ж, если я действительно справлюсь, я зацелую тебя до потери пульса и сожгу это письмо. Однако моя мама не справилась, не справилась и тетя Лил; после стольких месяцев в больнице, после облучения и химиотерапии я склонна считать стакан наполовину пустым.

У женщин страхи совсем не те, что у мужчин. Мои же страхи здорово отличаются от страхов, свойственных большинству здравомыслящих женщин. Не смейся, пожалуйста, ибо сейчас я больше всего боюсь одного (если, конечно, не считать дня, когда меня положат в ящик, ящик опустят в яму, а яму засыплют грязью): я боюсь, что, когда меня не станет, ты обо мне забудешь.

Знаю, знаю – звучит глупо. Более того: слышу, как ты вскидываешься: «Джоанн, ты с ума сошла! Разве я могу тебя забыть?»

Когда умерла моя мама, мне было четырнадцать; хотя я знала маму целых четырнадцать лет, сейчас я с трудом припоминаю ее лицо и жесты. Ты же знал меня всего семь лет. Конечно, у тебя останутся мои фотографии да еще кошмарное видео со всех Хэллоуинов, которые мы отмечали у Большого Джима, но мне хочется, чтобы у тебя было кое-что еще. Мое сердце. Моя душа. Моя суть.

Если я просто сейчас напишу то, что чувствую, если выплесну на тебя свою тоску, ты не сможешь забыть меня, даже если захочешь. Поэтому я буду писать тебе письма, пока в силах оформлять мысли в слова. Это – первое. Вскрывай по одному в месяц. Не вздумай прочитать все сразу – я хочу растянуть твои воспоминания во времени. Я хочу, чтобы ты по-прежнему ждал встреч со мной, весточек от меня – словом, хочу еще побыть в твоих мыслях и в твоем сердце.