Незаметные убийства - читать онлайн книгу. Автор: Гильермо Мартинес cтр.№ 41

По Модлин-стрит я дошел до музея и поднялся по лестнице. Я еще ни разу здесь не был. Пересек небольшую галерею с портретами. Первым висел портрет Джона Дьюи [46] с суровым и непроницаемым лицом. Потом я пошел туда, куда указывали стрелки, — к большому ассирийскому фризу.

В зале находился всего один человек — Селдом. Он сидел на банкетке, на некотором расстоянии от центральной стены. По мере того как я приближался, фриз разворачивался передо мной — как длинный-предлинный каменный свиток. Он занимал всю длину стены, из конца в конец.

Приближаясь к банкетке, я невольно замедлил шаг. Казалось, Селдом целиком погрузился в свои мысли, вперив взор в некий фрагмент фриза. Глаза его были неподвижны, взгляд лишен всякого выражения, словно взгляд этот уже давно перестал что-то воспринимать. На миг я даже усомнился, стоит ли нарушать раздумья Селдома и не подождать ли снаружи. Но тут он повернулся ко мне и явно ни в малейшей степени не удивился моему присутствию. Он всего лишь произнес обычным своим ровным тоном:

— Что ж, раз вы сюда пришли, значит, вы все знаете или полагаете, что знаете, да? Садитесь. — И он указал на место рядом. — Если хотите увидеть весь фриз целиком, надо сесть именно сюда.

Я сел и увидел бесконечную череду разных образов, вместе составляющих то, что было огромным полем боя. Отдельные фигуры были совсем маленькими, но их вырезали на желтоватом камне с изумительной тонкостью. В повторяющихся и множащихся сценах боя, казалось, один и тот же воин противостоит целому вражескому войску. Этого воина легко было выделить среди прочих благодаря длинной бороде и большому мечу. Бесконечное повторение фигуры воина, если пробежать взглядом фриз из конца в конец, создавало иллюзию движения. При более внимательном рассмотрении зритель замечал, что последовательность поз героя воспринимается и во временном плане: постепенно вокруг воина появлялось все больше и больше поверженных врагов, словно он один сразил всех противников.

— «Царь Ниссан — бесконечный воин», — произнес Селдом с весьма странной интонацией. — Под таким названием фриз показали царю Ниссану, под тем же названием три тысячи лет спустя фриз попал в Британский музей. Но есть еще одна история, которую камень открывает только тому, у кого хватает терпения ее разглядеть. Когда фриз перевезли сюда, моя жена сумела эту историю полностью восстановить. Если вы прочтете висящую сбоку табличку, то узнаете, что фриз был заказан самому главному ассирийскому скульптору Нассири — ко дню рождения царя. У Нассири был сын Нимврод, которому тот передавал свое искусство и который работал на пару с отцом. У Нимврода была невеста — совсем молоденькая девушка по имени Агартис. В тот самый день, когда отец с сыном готовили камень, чтобы начать работу, царь Ниссан отправился на охоту и встретил Агартис у реки. Он хотел силой овладеть ею, но девушка, не узнав царя, попыталась убежать в лес. Царь легко настиг Агартис, надругался над ней и отрубил голову. Вернувшись во дворец, он прошел мимо двух скульпторов. Отец и сын увидели голову девушки, притороченную к седлу вместе с охотничьей добычей. Нассири поспешил с горестной вестью к матери Агартис, а сын, впав в отчаяние, вырезал из камня фигуру царя, который рубит голову коленопреклоненной женщине. Возвратившись, Нассири нашел сына обезумевшим, тот заканчивал сцену, которая стала бы для него смертным приговором. Отец оттащил его от стены и отправил домой, а сам принялся раздумывать над тем, как решить эту сложную задачу. Наверное, легче всего было бы уничтожить изображение. Но Нассири принадлежал к числу тех художников старой закваски, которые полагали, будто каждое творение несет в себе мистическую истину и в каждом поучаствовала божественная рука. А истину человек не должен уничтожать. Хотя, вполне возможно, он, как и сын, хотел, чтобы в будущем люди узнали о жестоком злодеянии. К ночи он завесил стену полотном и попросил, чтобы никто не присутствовал при его работе. Он будет делать фриз скрытно ото всех — за полотном, ибо новое творение станет совсем не таким, как все предыдущие, и первым его должен увидеть сам царь. Итак, перед Нассири встала та же дилемма, что и перед генералом в «Сломанной шпаге» Честертона. Где лучше всего спрятать песчинку? На песчаном берегу, разумеется. А если такого берега нет? Где лучше всего спрятать мертвого солдата? На поле боя, разумеется. А если никакого боя нет? Генерал может развязать бой, а скульптор… может его придумать. Царь Ниссан, бесконечный воин, никогда не участвовал ни в одной битве, ибо эпоха его правления была на редкость мирной и спокойной, а убивал он разве что беззащитных женщин. Но хотя военная тема на фризе и выглядела довольно неожиданной, она польстила царю: ему понравилась мысль выставить нечто подобное во дворце для устрашения соседних правителей. Ниссан, а потом многие следующие поколения видели только то, что художник хотел, чтобы они увидели; навязчивую череду образов, от которых взгляд весьма скоро устает, потому что якобы угадывает повторение и улавливает закон этого самого повторения, ведь ему чудится, будто каждая часть или сцена представляет целое. Ловушка — множество раз изображенная фигура с мечом. Но есть крошечный фрагмент, тайный фрагмент, который идет вразрез с остальным и опровергает остальное — этот фрагмент, эта часть фриза сама по себе тоже представляет целое. Так вот, мне не понадобилось ждать столько времени, сколько Нассири. Я тоже хотел, чтобы кто-нибудь, по крайней мере один человек, открыл тайну, чтобы кто-нибудь узнал правду и стал судьей. Думается, мне повезло: в конце концов вы это увидели.

Селдом встал и открыл окно за моей спиной, потом принялся скручивать сигарету. Он продолжал говорить стоя, словно уже не мог заставить себя снова сесть.

— В тот первый день, когда мы с вами познакомились, я действительно получил послание, да, но написал его не кто-то неизвестный и никакой не безумец, а человек, к сожалению, очень мне близкий. Человек этот признавался в том, что совершил преступление, и в отчаянии молил о помощи. Письмо лежало в моем почтовом ящике, как я и сообщил Питерсену, еще до того, как я вошел в аудиторию, но достал я его и прочел лишь час спустя, в кафетерии. Я кинулся на Канлифф-клоуз и столкнулся с вами у дверей. Я еще надеялся, что все не так скверно. «Я совершила нечто ужасное», — говорилось там, но я даже вообразить себе не мог, что мы обнаружим. Если вы носили на руках ребенка, какую-нибудь маленькую девочку, то для вас она на всю жизнь останется девочкой. Я всегда ее защищал и оберегал и теперь ни за что бы не донес на нее в полицию. Будь я там один, то скорее всего постарался бы убрать следы, вытереть кровь, спрятать подушку. Но рядом оказались вы, и я вызвал полицию. Я читал о расследованиях Питерсена и знал, что, если он возьмется за дело, если он заподозрит Бет, если начнутся серьезные допросы, ее уже ничто не спасет. Пока мы ждали полицию, передо мной встала дилемма Нассири. Где лучше спрятать песчинку? На песчаном берегу. Где спрятать воина с мечом? На поле битвы. А где спрятать преступление? Только не в прошлом — этого делать нельзя. Ответ был простым и ужасным: остается только будущее, преступление можно спрятать только в серии преступлений. После выхода в свет моей книги я действительно получал всякого рода письма от людей с расстроенной психикой. Мне особенно запомнилось одно: автор утверждал, что убивает homeless [47] всякий раз, когда в автобусе ему достается билет под номером один. Без особого труда я придумал убийцу, который на месте преступления всякий раз оставляет — в качестве своеобразного вызова — символ, являющийся частью логической серии. Но, разумеется, я не собирался и на самом деле совершать убийства. Сперва я и сам не знал, как все это устроится, но времени на раздумья у меня не было. Когда врач установил час смерти — между двумя и тремя дня, — я понял, что ее немедленно арестуют, и решил закрыв глаза прыгнуть в бездну. В тот день я выкинул в корзину черновик с неудачными расчетами, а потом вдруг захотел получить его обратно и проанализировать собственную ошибку еще раз, но опоздал. И сомнений в том, что Брент запомнил этот листок, у меня не было. Я придумал короткий текст. В первую очередь требовалось обеспечить Бет алиби, и тут самым важным было время. Я выбрал три часа дня, то есть нижний предел отрезка, объявленного врачом. Как я знал, в три она уже точно была на репетиции. Когда инспектор поинтересовался, не содержалось ли в послании чего-нибудь еще, мне вспомнилось, что мы с вами разговаривали по-испански и, глянув на формочки с буквами, я заметил сложенное там слово «aro» [48] и тотчас подумал о круге: именно такой символ сам я называл в своей книге в качестве начала серии, угадать продолжение которой особенно трудно.