Леони повернулась к доктору.
— Отчего это? — спросила она вполголоса.
Габиньо с улыбкой пожал плечами.
— Полагаю, в память об утраченных друзьях, мадемуазель Верньер. О павших соратниках. Впрочем, я точно не знаю.
Беседы продолжались, пока удар гонга не позвал собравшихся к столу.
Изольда, в сопровождении мэтра Фромиляжа, повела приглашенных из гостиной через холл. Анатоль предложил руку мадам Боске, Леони оказалась под руку с мсье Денарно, но не спускала глаз с мсье Бальярда. Аббат Соньер и доктор Габиньо заключали шествие, выступая по сторонам мадемузель Денарно.
Паскаль, великолепный в своей взятой напрокат красно-золотой ливрее, распахнул перед гостями двери. Тут же послышались одобрительные восклицания. Даже Леони, которая видела столовую на разных стадиях подготовки, поразилась ее преображению. Роскошные хрустальные подсвечники поддерживали по три белых восковых свечи. Длинный овальный стол украшала целая охапка свежих лилий, подсвеченных тремя серебряными канделябрами. В свете свечей их лепестки блестели и отбрасывали тени, как пластины брони. Тени танцевали на стенах, пробегая по нарисованным лицам представителей прежних поколений рода Ласкомб в рамах на стенах.
Отношение четырех дам к шести кавалерам оказалось несколько неравным. Изольда села во главе стола, усадив мсье Бальярда напротив. Анатоль сидел слева от Изольды, а мэтр Фромиляж справа. Рядом с Фромиляжем была мадемуазель Денарно, а за ней — доктор Габиньо. Следующей сидела Леони, так что Одрик Бальярд оказался ее соседом слева. Она застенчиво улыбнулась, садясь на подвинутый слугой стул.
На дальней стороне стола Анатоль приятно соседствовал с мадам Боске, далее сидели Шарль Денарно и аббат Соньер.
Слуги щедро разливали «Бланкетт де Лиму» в плоские низкие бокалы, широкие, как кофейные чашки. Фромиляж занимался исключительно хозяйкой, практически не замечая сестры Денарно. Леони подумала, что это невежливо, но и винить его трудно. За время их короткой беседы женщина показалась ей на удивление скучной.
Анатоль, обменявшись несколькими формальными репликами с мадам Боске, завязал с мэтром Фромиляжем оживленный разговор о литературе. Фромиляж оказался человеком решительных мнений, называя последний роман мсье Золя «Деньги» растянутым, скучным и аморальным. Осуждал он и других членов писательского братства, к которому прежде принадлежал Золя, в том числе Ги де Мопассана, каковой, по слухам, пытался лишить себя жизни и находился теперь в лечебнице для душевнобольных в Париже. Анатоль тщетно пытался доказывать ему, что не обязательно судить творчество человека по его жизни.
— Аморальная жизнь унижает искусство, — твердо возражал Фромиляж.
Вскоре почти все присутствующие втянулись в их спор.
— Вы молчите, мадомазела Леони? — раздался голос у нее над ухом. — Вас не интересует литература?
Она с облегчением обернулась к Одрику Бальярду.
— Я обожаю читать. Только в таком обществе трудно добиться, чтобы твое мнение услышали.
Он улыбнулся:
— А и верно.
— И еще, признаюсь, — продолжала она, чуточку покраснев, — что нахожу большую часть современной литературы ужасно утомительной. Целые страницы идей, изысканные обороты фраз и умные мысли, но так ничего и не происходит.
В его глазах мелькнула улыбка.
— Ваше воображение пленяется острыми сюжетами?
Леони улыбнулась:
— Мой брат, Анатоль, вечно твердит, что у меня дурной вкус, и, надо думать, он прав. Самый увлекательный роман, какой я читала, это «Замок Отранто», и еще я без ума от страшных историй Амелии Эдварде и от всего, написанного мсье По.
Бальярд кивнул:
— Да, он был талантлив. Беспокойная душа, но как он умел уловить темные стороны человеческой натуры! Вы согласны?
Леони с трудом скрывала радость. В Париже ей приходилось выносить множество скучных приемов, где большинство гостей явно не считали, что ее мнение стоит выслушать. Мсье Бальярд оказался совсем не таким.
— Согласна, — признала она. — Из всех рассказов мсье По, хотя, признаться, у меня после него всякий раз кошмары, мой любимый — это «Сердце-свидетель». Убийцу сводит с ума биение сердца человека, которого он погубил и спрятал под полом. Просто блестяще!
— Вина — сильное чувство, — тихо заметил он.
Леони минуту глядела на него, ожидая объяснений, но Бальярд больше ничего не прибавил.
— А можно задать вам нескромный вопрос, мсье Бальярд?
— Конечно.
— Вы так одеваетесь, ну… — Она осеклась, испугавшись его обидеть.
Бальярд улыбался.
— Необычно? Не как все?
— Как все?
— Не в ту униформу, в которой джентльмену положено являться к ужину, — пояснил он, блеснув глазами.
Леони вздохнула.
— Ну да. Хотя я не столько об этом, сколько про то, что мой брат говорит, вы всегда носите что-то желтое. Он сказал, в память о павших соратниках.
Лицо Одрика Бальярда омрачилось.
— Так и есть, — тихо сказал он.
— Вы сражались при Седане? — спросила она и замешкалась… — О, мой папа сражался за Коммуну. Я его совсем не знала. Он был выслан и…
На мгновение ладонь Одрика Бальярда накрыла ее руку. Она ощутила его кожу, тонкую как бумага, сквозь ткань перчаток и легкость его прикосновения. Леони не знала, что произошло с ней за этот миг, но боль, которой она никогда не осознавала, вдруг вырвалась в словах:
— Всегда ли правильно сражаться за свои убеждения, мсье Бальярд? — тихо спросила она. — Я часто думала: даже если это так дорого стоит тем, кто тебя окружает?
Он сжал ее пальцы.
— Всегда, — тихо сказал он. — И надо помнить павших.
На мгновение шум в комнате затих. Как будто замолкли все голоса, смех, звон бокалов и посуды. Леони смотрела прямо на него и чувствовала, как ее взгляд, ее мысли растворяются в мудрости и опыте его светлого благородного взгляда.
Потом он улыбнулся. От глаз его разбежались морщинки, и связь прервалась.
— Добрые христиане, катары, должны были носить желтый клочок материи, нашитый на одежду как клеймо. — Его пальцы тронули желтый, как подсолнечник, платок в нагрудном кармане. — Я ношу это в память о них.
Леони качнула головой.
— Вы им очень сочувствуете, мсье Бальярд, — сказала она с улыбкой.
— Те, кто ушел до нас, не обязательно исчезли, мадомазела Верньер. — Он постучал себя по груди. — Они живут здесь. — И улыбнулся. — Вы сказали, что не знали своего отца, и все же он живет в вас, верно?
К изумлению Леони, на глаза ей навернулись слезы. Она кивнула, не доверяя своему голосу. Она даже почувствовала облегчение, когда доктор Габиньо обратился к ней с каким-то вопросом и пришлось ему отвечать.