Александр, конечно, знал, что видят в этом портрете антистратфордианцы, те, кто считает имя «Шекспир» псевдонимом. А видят они два правых рукава на камзоле, немного скошенный рот, и – главное – лицо на портрете, подозрительно смахивающее на маску венецианского типа: не античную, условную, а именно карнавальную, с ярко выраженными чертами лица.
Кроме того, это странное обращение к читателю известного поэта Бена Джонсона! Он еще для Елизаветы Первой писал сценарии маскарадных представлений, до которых она была страстная охотница, а затем был обласкан Яковом Первым, став для него едва ли не любимым драматургом.
Итак, на титульном листе портрет-маска. Некоторые даже видят на шее след, где эта маска соприкасается с живой плотью.
Традиционные же шекспироведы, разумеется, ничего такого в упор не видят. Они видят гравюру, изображающую Уильяма нашего Шекспира, со всеми ее допустимыми условностями. И это, между прочим, их полное право.
Что же хотел найти Александр, он и сам не понимал. И это давало ему колоссальные преимущества перед другими, теми, которые твердо знают, что ищут, знают, что хотят найти. И находят то, что видят. Но видят порой то, чего на самом деле нет, то, что хотят увидеть…
То ли потому, что Александр и вправду смотрел в Первое Фолио незамутненным взглядом, то ли ему просто повезло, но он нашел в этой книге книг то, чего остальные не замечали вот уже почти четыреста лет. То, что лежало, казалось бы, на самом виду – на последней странице. Александр нашел след того, кто писал под псевдонимом Шекспир. Но об этом пока рано было говорить: сначала необходимо выстроить стройную систему, все как следует проверить. Правда, он уже рассказал о своих находках жене и теще, которые в тот день, когда его посетило первое озарение, заехали к нему на Академическую. Да и Мигелю проболтался вчера ночью в пылу спора.
Александр просидел за компьютером до десяти утра. Закончив работать, он заварил крепкий кофе, устроился поудобнее в кресле и устало прикрыл глаза. «А не съездить ли мне к Татьяне?» Жена не жила с ним уже три месяца. Не то что бы она ушла – просто в очередной раз уехала с сыном к маме. Никитина школа находится в цент ре, поэтому все равно, откуда возить, и Таня часто уезжала к Светлане Никодимовне.
Теща болела, и Татьяна ездила ее навещать. Сначала на пару дней, потом на пару недель, а теперь болезнь затянулась, стала, видимо, хронической. Странная вещь! Пока с тещей живешь, никакой болезни нет и в помине, но как только Татьяна возвращалась к Александру, начинались звонки с истериками: некому воды подать… за лекарствами сходить… за хлебом… все ее бросили… конец… умирает! В общем, болезнь брала за горло, да так, что Тане нужно было все бросать и бежать со всех ног спасать «умирающую», а не то уже гудит перед нашим подъездом «скорая помощь», грозит забрать Светлану Никодимовну в темные недра пятидесятой больницы. Но теща туда не едет, она там уже однажды была, и ей не понравилось. Тесно и кормят плохо. И не дают любимых лекарств. Дают нелюбимые.
Последний раз они виделись с женой первого сентября, когда Никита пошел в третий класс. Нет, это не дело. Надо ей позвонить. Александр набрал номер ее домашнего телефона. Подошла теща.
Она была бодрой, даже слишком бодрой, женщиной, добивающей шестой десяток лет жизни. Своей и своих близких. Александр язвительно усмехнулся, вспомнив, как Светлана Никодимовна юлой носится по маленькой хрущевской кухне. Как она месит вечное тесто, по старинке вручную взбивая его в огромных кастрюлях, и при этом не только не устает, но даже и дыхание у нее не сбивается. Тесто взбивает – дыхание не сбивает, по привычке срифмовал он. Но, спохватившись, перешел на суровую прозу. Да она здоровая как лошадь – на ней пахать можно. И нужно! А вечно прикидывается больной.
– Светлана Никодимовна! Добрый день. Как вы себя чувствуете?
– В кои-то веки поинтересовался! Нормально чувствую, если б не Таня, давно бы в гроб слегла, тебе на радость.
– Ну зачем вы так говорите, слово материально…
– У тебя только слово и материально! Словом твоим семью не накормишь и на себя его не наденешь. Кто тебя в филологи тянул? Был бы математиком, как папа. Сейчас бы кафедрами заведовал, деканом бы стал, факультет свой открыл, деньги лопатой греб.
Александр помрачнел. Песня та же – поет она же…
– Кстати, Сашенька, как папа?
– Не знаю.
– Как это ты не знаешь? Ладно, на меня тебе наплевать, но родители! Таким родителям достался такой… Шекспир доморощенный! Привет папе с мамой передай обязательно.
Родителей Александра теща уважала за их состоятельность, известность, интеллигентность. И даже побаивалась.
– Передам. Таню можно позвать к телефону?
– Нет ее. Они с Никитой в театр ушли. К обеду вернутся.
– Утром в театр?
– На утренний детский спектакль. Ты не знаешь, что по воскресеньям дают утренние спектакли для детей?
– А сегодня что, воскресенье?
– Здрасьте вам…
– Я заеду сегодня?
– Заезжай, осчастливь нас всех. Хоть на ребенка посмотришь, а то небось забыл, что у тебя сын растет. Папаня…
В трубке раздались короткие гудки.
Светлана Никодимовна презирала Александра за безвольный, как она считала, характер, за скромные заработки, за то, что он филолог и занимается наукой – сочетание, по ее мнению, бессмысленное и бесперспективное. Хотя сама Светлана Никодимовна тоже была филологом и преподавала русский язык иностранцам в Лумумбарии или, если официально, в институте имени Патриса Лумумбы. Студенты и бывшие студенты часто дарили ей дорогие подарки, даже деньги, которыми она никогда не гнушалась. Александр знал, что Светлана Никодимовна до введения ЕГЭ занималась репетиторством с гарантией поступления в институт, и догадывался, что она берет взятки за экзамены.
Деньги Светлана Никодимовна любила беззаветно. Деньги и все, что с ними связано: украшения, особенно в золотой оправе или в крайнем случае в серебряной, шубы, машины, деликатесы, рестораны. И при таком гедонистическом отношении к жизни даже взятки не спасали – денег Светлане Никодимовне не хватало. Она всю жизнь прожила в хрущобе, трехкомнатной, но хрущобе.
В молодости она была красива и пользовалась успехом у мужчин. В двадцать лет залетела, аборт делать не стала «по здоровью» – якобы врачи запретили. Татьяну родила без мужа, взяла академ, но потом все-таки доучилась в университете. Дочь Светлана Никодимовна воспитывала сама, а отца Тани всю жизнь шантажировала, запрещая видеться с ребенком и пугая тем, что, если он попытается познакомиться с дочерью или перестанет им помогать, она все расскажет его жене. Несмотря на красоту, Светлана Никодимовна замуж не вышла – никто из тех, кого она считала достойными себя, с ребенком не взял. И вероятно, поэтому мужиков она ненавидела лютой ненавистью. Но по-прежнему страстно хотела замуж.
Осень 1579
Анна Хэтуэй, конечно, хотела замуж. Ее прямо-таки преследовали эротические сновидения: снились свидания, объятия и поцелуи. Анна была уже взрослой, даже слишком взрослой девушкой, но отец все не отпускал ее от себя. Где он еще найдет бесплатную помощницу по хозяйству для своей второй жены, няньку для своих многочисленных детей, из которых она была старшей (разумеется, еще от первой жены), кухарку, прачку и домработницу? Поэтому отец держал Анну в строгости и всех женихов, едва появлявшихся на горизонте, отшивал так, что у них больше не возникало никакого желания даже на почтительное расстояние приближаться к девушке.