В этот момент мой мобильный проиграл «Сатисфэкшн».
[42]
Викорн хотел знать, каковы результаты визита в Сонгай-Колок.
— Приезжай-ка лучше сюда, — сказал он и разъединился.
Толпа в приемной участка, как всегда, представляла собой пестрое собрание попрошаек, монахинь, жен, жалующихся на грубость мужей, мужей, жалующихся на вороватых жен, потерявшихся детей — одни были сбиты с толку, другие обозлились, третьим не на что было жить. Впрочем, бедными были здесь все. Зато коридор Викорна пустовал, как и его кабинет, где, кроме него, не было ни единой души. Он выслушал мой рассказ о дневнике Чаньи и цэрэушниках Хадсоне и Брайте, объявившихся в Сонгай-Колоке. Затем встал и прошелся, засунув руки в карманы.
— Взгляни на дело вот с какой стороны. Ты прекрасный ученый, по крайней мере имеешь степень доктора философии в какой-нибудь непроходимо запутанной области. Но в бытность студентом был идеалистом и, решив послужить стране, попросился в ЦРУ. Тебя с готовностью взяли. Прошло десять лет, и ты уже не тот наивный студент. Твои ровесники, работающие в колледже, получают вдвое больше тебя и с удовольствием тратят деньги. Сокурсники, которые в институте были на двадцать процентов тупее тебя, выбились в люди — они капитаны в своих областях, миллионеры технообщества. Некоторые уже несколько раз поменяли место работы. Им не нужно оглядываться на то, что они делают, и предупреждать жен, что в любой момент может поступить приказ сверху, придется собирать чемоданы и терять пять-шесть лет жизни в какой-нибудь дыре, вроде Сонгай-Колока. Не надо мучиться и каждые полгода проходить проверки на детекторе лжи, выборочные тесты на наркотики и терпеть электронное подслушивание. А ты, поступив в контору, попал в ловушку. Надежда на повышение — единственное средство выбраться из мешающей жить западни. Карьера шпиона почти то же самое, что карьера военного: для продвижения необходима большая война. После одиннадцатого сентября получить повышение в ЦРУ можно единственным способом — поймать несколько боевиков «Аль-Каиды». Скажи, какое впечатление произвели на тебя ребята, которые шныряли вокруг квартиры Митча Тернера?
Как всегда, шеф играючи продемонстрировал стратегический талант, превосходство ума и энциклопедическое понимание человеческих слабостей во всех их обличьях.
— Старший, по фамилии Хадсон, именно то, что вы описали, — признал я.
— Среднего возраста, полон разочарования, страстно желает повышения, до смерти устал от рутины мелких шпионских делишек, недоумевает, какого черта его занесло в третий мир, хотя на этом этапе карьеры он рассчитывал сидеть за большим красивым столом в Вашингтоне, и морально износился?
— Да. — В данный момент я счел неуместным упоминать о неземном происхождении Хадсона.
— А другой?
— Типичный социально незрелый фаранг мужского пола с большими замашками, но то и дело попадающий в слоновьи ямы. — Не имело смысла распинаться о предыдущих воплощениях бедолаги; трудно себе представить, насколько прозаичными могут быть наши прошлые жизни. Подобно многим из таких, как мы, особей, Брайт более тысячи лет влачил существование стадного млекопитающего и с честью погибал во всех известных в истории сражениях. Его душу не посещало сомнение вплоть до того момента, когда он, лишившись рук и ног и умирая в Дананге,
[43]
не задал себе немыслимый ранее вопрос: «А меня не обманули?»
— М-м-м… — просветлел Викорн. — Главная слабость Запада заключается в том, что ему нечем вдохновить людей верность, кроме богатства. Но что есть богатство? Еще одна стиральная машина, автомобиль больше прежнего, дом красивее того, что был раньше? Запад — не что иное, как гигантский супермаркет. Но разве найдутся люди, готовые умереть за супермаркет? — Полковник вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами. — Все дело в том, чтобы проявлять осмотрительность. — Он повторил свой непристойный жест, будто ловил рыбу, и улыбнулся.
Я справился о Леке и выяснил, что он сказался на два дня больным. Никто не знал, где парень находится. Я позвонил Фатиме, но и она понятия не имела, где может находиться наш перерожденец.
— Не пора ли нам встревожиться? — спросил я.
— Голубчик, — ответила она, — его час настал. Мне пришлось выкинуть птенца из уютного гнездышка. Полетит он или нет? Тут не существует никаких правил. Если выживет, то вернется. Теперь ему без меня не обойтись.
— Ты даже не удосужилась выяснить, куда он подевался?
— Не будь ребенком, дорогуша.
Ночью Чанья вновь явилась мне во сне. Искусственное озеро из тех, что есть только в Раджастане:
[44]
абсолютно правильный прямоугольник и в центре — плавающий на белом плоту храм. На берегу шеренга несчастных юношей. Пилигримов перевозят на остров для беседы с буддийским монахом. Когда подошла моя очередь, я обнаружил, что не могу смотреть святому в глаза. Моя рука сжала фотографию Чаньи, и я в поту проснулся.
Сон меня потряс. Я понял, что не отдавал себе отчета, как сильно ее хочу. Теперь предстоит пройти через муку, которая кажется забавной, но лишь тогда, когда касается других. Терпеть насмешки Викорна — одно дело, но совершенно иное — сознавать, что соперник тебя опередил. Но я все же потянул пару часов, прежде чем открыл мобильник и, пробежавшись по списку имен, дошел до буквы «Ч».
— Это ты, Сончай? — Чанья произнесла слова тем сладостным тоном, от которого ее хотелось убить, когда она разговаривала так с другими.
— Хотел узнать, как поживаешь.
— Неужели? Ты прочитал мой дневник?
— Да, — ответил я хриплым шепотом.
— Полагаю, ничего интересного. Просто решила, что тебе лучше узнать, что к чему, на случай если…
— Конечно. Я все понимаю. Но осталась еще пара вещей — мы могли бы встретиться?
— Пара вещей? Например?
— Не хочу говорить по телефону.
— Считаешь, нас могут подслушивать? Неужели все зашло так далеко?
— Как знать, не исключено.
— Что ты предлагаешь?
— Может, мы могли бы перекусить?
ГЛАВА 28
Не жди, фаранг, я не собираюсь тебе рассказывать, что произошло за ужином. Признаюсь только в одном: я вел себя как жалкий, неуклюжий, комплексующий придурок (недаром во всех основных космологиях любовь — женщина и превращает мужчин в шутов). Зато копченый окунь оказался превосходным, австралийское белое вино — выше всяких похвал, а обычный легкий поцелуй на прощание в губы — лучше того и другого. Даже если раньше Чанья и не подозревала, что я потерял рассудок, то сейчас в этом нисколько не сомневается. С твоего позволения, на этом остановлюсь. Я посчитал проявлением космической милости, что она теперь не работает. И, разумеется, ни словом не обмолвился о своем сне.