Историк - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Костова cтр.№ 122

Не знаю, что понял офицер в научных рекомендациях и нашей причудливой смеси английского, венгерского и французского, но письмо из посольства было на болгарском и с посольской печатью. Офицер молча прочел его, сведя брови к переносице, и лицо его выразило удивление, даже изумление, после чего он обалдело воззрился на нас. Этот взгляд испугал меня еще больше его прежней враждебности, и мне пришло в голову, что тетя Ева довольно расплывчато пересказала содержание письма из посольства. Разумеется, нечего было и думать расспрашивать теперь, что там написано, и я совершенно растерялся, но тут офицер расплылся в улыбке и хлопнул меня по плечу. Затем он бросился к телефону в служебном помещении и, приложив немало усилий, сумел с кем-то связаться. Мне не понравилось, как он улыбался в трубку и то и дело поглядывал на нас в открытую дверь. Элен беспокойно поеживалась, и я догадывался, что ей эти признаки представляются еще более тревожными, чем мне.

Наконец таможенник торжественно опустил трубку, помог нам воссоединиться с нашим пропыленным багажом и отвел к буфетной стойке, где угостил мозголомным бренди под названием ракия, добросовестно приняв участие в возлиянии. На нескольких ломаных языках он расспрашивал нас, давно ли мы посвятили себя революции, когда вступили в партию и тому подобное, и с каждым вопросом мне становилось все неуютнее. Я все больше задумывался, сколько неточностей содержалось в рекомендательном письме, но, следуя примеру Элен, молча улыбался или отделывался ничего не значащими замечаниями. Офицер поднял тост за дружбу рабочих всех стран, не забыв снова наполнить все три рюмки. На каждое наше слово — например, на вежливое замечание о красотах его страны — он с широкой улыбкой качал головой, словно возражая нам. Я занервничал, но Элен шепнула мне, что читала об этой культурной несовместимости: болгары качают головой в знак согласия и кивают, отказываясь согласиться.

Свести к ничьей единоборство с ракией нам помогло появление сурового мужчины в темном костюме и шляпе. Он выглядел немногим старше меня и был бы красив, если бы на его лице хоть иногда появлялось довольное выражение. Однако темные усы не скрывали его брюзгливо поджатых губ, а падавшая на лоб черная челка не закрывала хмурых морщин. Таможенник почтительно приветствовал его и представил нам как гида по Болгарии, пояснив, что нам оказана большая честь, поскольку Красимира Ранова высоко ценят в болгарском правительстве, он сотрудничает с Софийским университетом и прекрасно знает все, что стоит посмотреть в их древней и славной стране. Сквозь алкогольный туман я пожал холодную, как рыбье брюхо, руку и от всего сердца пожалел, что нам не дают повидать Болгарию без гида. Элен, кажется, не особенно удивилась и приветствовала его, на мой взгляд, с подобающим сочетанием скуки и пренебрежения. Мы еще не перемолвились с мистером Рановым ни словом, а он уже явно проникся сердечной неприязнью к Элен, еще до того, как таможенник нарочито громко объявил, что она венгерка, обучающаяся в Соединенных Штатах. При этих словах его усики дрогнули в мрачной усмешке.

— Профессор, мадам, — впервые обратился он к нам — и повернулся спиной.

Таможенник, сияя, потряс наши руки, дружески похлопал меня по плечу и жестом пояснил, что нам надо следовать за Рановым. У дверей аэровокзала тот подозвал такси — экипаж, изнутри дышавший такой древностью, какой я ни разу не встречал в автомобиле: под черной тканью обивки явно скрывался конский волос, — и с переднего сиденья объявил через плечо, что для нас заказаны номера в отеле с наилучшей репутацией.

— Полагаю, вы останетесь довольны номерами и превосходным рестораном. Завтра мы встречаемся там за завтраком, и вы объясните мне, что вам требуется и чем я могу вам помочь. Несомненно, вы захотите встретиться с коллегами из Софийского университета и с соответствующим руководством. Потом мы пригласим вас на короткую экскурсию по историческим местам Болгарии.

Он кисло улыбнулся, а я уставился на него с нарастающим ужасом. Он слишком хорошо говорил по-английски: с заметным акцентом, но с тем безлично-правильным выговором, какой можно услышать в магнитофонных курсах «английский за месяц». И в лице тоже мерещилось что-то знакомое. Я наверняка видел его впервые, но он напоминал мне кого-то, и я тщетно пытался сообразить, кого именно. Это мучительное чувство преследовало меня весь первый день в Софии, пока мы под его неотступной опекой разъезжали по городу. Однако София была красива — смесь изящества прошлого века, средневековой роскоши и сияющих монументов социализма. В центре города мы посетили мрачный мавзолей, где хранилось тело диктатора Георгия Димитрова, умершего пять лет назад. Ранов снял шляпу, входя в здание, и пропустил нас с Элен вперед. Мы влились в ручеек молчаливых болгар, проходивших перед открытым гробом. Темные усики на восковом лице диктатора походили на усики Ранова. Я подумал о Сталине, чье тело год назад легло рядом с телом Ленина в таком же мавзолее на Красной площади. Атеистические культы благоговейно хранили мощи своих святых.

Моя инстинктивная неприязнь к навязанному нам гиду усилилась, когда я попросил его познакомить нас с Антоном Стойчевым. Ранов отпрянул, словно увидел змею.

— Мистер Стойчев — враг народа, — продекламировал он своим магнитофонным голосом. — Зачем вам его видеть?

После чего удивил нас, добавив:

— Разумеется, если вы желаете, я могу это устроить. Он больше не преподает в университете — с его религиозными взглядами невозможно доверить ему воспитание молодежи. Однако он знаменит, и вероятно, поэтому вы хотите с ним встретиться.

— Ранову приказано исполнять все наши пожелания, — тихо сказала Элен, когда мы на минуту остались одни перед отелем. — С чего бы это? Кому это понадобилось? — Мы испуганно переглянулись.

— Хотел бы я знать, — ответил я.

— Нам придется быть здесь очень осторожными, — тихо и серьезно проговорила Элен.

Я не решился поцеловать ее у всех на глазах.

— Давай договоримся с этой минуты обсуждать только научные вопросы, и даже их — как можно меньше, если придется говорить при нем.

— Согласен».

«В последние годы я все чаще и чаще вспоминаю, как впервые увидел дом Антона Стойчева. Не знаю, почему он так глубоко запечатлелся в памяти: может быть, дело в контрасте между городскими видами Софии и его сельским приютом прямо у городской черты или в той особенной, тонкой атмосфере, которую создавал вокруг себя этот человек. Мне, однако, думается, что у его калитки я ощутил острый холодок предчувствия, потому что встреча со Стойчевым оказалась поворотным пунктом в наших поисках Росси.

Много позже, читая вслух описания монастырей, лежавших за стенами византийского Константинополя, читая об этих прибежищах несогласных с городскими эдиктами, касавшимися того или иного вопроса веры, бежавших из-под защиты городской стены ради свободы от тирании правителей, я вспоминал Стойчева — его сад с корявыми яблоньками и усыпанными белыми звездочками вишневыми деревьями, домик в глубине двора, синие ульи в свежей листве, старомодные двойные ворота с верхней перекладиной, преградившие нам путь, благоговейную тишину над этим домом, приютом добровольного отшельника.