Тут я совсем запутался, хуже некуда, и не знал, что мне
делать. Наконец придумал одну штуку; говорю себе: «Пойду напишу это самое
письмо, а после того посмотрю, смогу ли я молиться». И удивительное дело: в ту
же минуту на душе у меня сделалось легко, легче перышка, и все как-то сразу
стало ясно. Я взял бумагу, карандаш и написал:
«Мисс Уотсон, ваш беглый негр Джим находится здесь, в двух
милях от Пайксвилла, у мистера Фелпса; он отдаст Джима, если вы пришлете
награду.
Гек Финн»
Мне стало так хорошо, и я почувствовал, что первый раз в
жизни очистился от греха и что теперь смогу молиться. Но я все-таки подождал с
молитвой, а сначала отложил письмо и долго сидел и думал: вот, думаю, как это
хорошо, что так случилось, а то ведь я чуть-чуть не погубил свою душу и не
отправился в ад. Потом стал думать дальше. Стал вспоминать про наше путешествие
по реке и все время так и видел перед собой Джима, как живого: то днем, то
ночью, то при луне, то в грозу, как мы с ним плывем на плоту, и разговариваем,
и поем, и смеемся. Но только я почему-то не мог припомнить ничего такого, чтобы
настроиться против Джима, а как раз наоборот. То вижу, он стоит вместо меня на
вахте, после того как отстоял свою, и не будит меня, чтобы я выспался; то вижу,
как он радуется, когда я вернулся на плот во время тумана или когда я опять
повстречался с ним на болоте, там, где была кровная вражда; и как он всегда
называл меня «голубчиком» и «сынком», и баловал меня, и делал для меня все, что
мог, и какой он всегда был добрый; а под конец мне вспомнилось, как я спасал
его – рассказывал всем, что у нас на плоту оспа, и как он был за это мне
благодарен и говорил, что лучше меня у него нет друга на свете и что теперь я
один у него остался друг.
И тут я нечаянно оглянулся и увидел свое письмо. Оно лежало
совсем близко. Я взял его и подержал в руке. Меня даже в дрожь бросило, потому
что тут надо было раз навсегда решиться, выбрать что-нибудь одно, – это я
понимал. Я подумал с минутку, даже как будто дышать перестал, и говорю себе:
«Ну что ж делать, придется гореть в аду». Взял и разорвал письмо.
Страшно было об этом думать, страшно было говорить такие
слова, но я их все-таки сказал. А уж что сказано, то сказано – больше я и не
думал о том, чтобы мне исправиться. Просто выкинул все это из головы; так и
сказал себе, что буду опять грешить по-старому, – все равно, такая уж моя
судьба, раз меня ничему хорошему не учили. И для начала не пожалею трудов –
опять выкраду Джима из рабства; а если придумаю еще что-нибудь хуже этого, то и
хуже сделаю; раз мне все равно пропадать, то пускай уж недаром.
Тогда я стал думать, как взяться за это дело, и перебрал в
уме много всяких способов; и наконец остановился на одном, самом подходящем. Я
хорошенько заметил положение одного лесистого острова, немного ниже по реке, и,
как только совсем стемнело, вывел плот из тайника, переправился к острову и
спрятал его там, а сам лег спать. Я проспал всю ночь, поднялся еще до рассвета,
позавтракал и надел все новое, купленное в магазине, а остальную одежду и еще
кое-какие вещи связал в узелок, сел в челнок и переправился на берег. Я
причалил пониже того места, где, по-моему, была плантация Фелпса, спрятал
узелок в лесу, налил в челнок воды, набросал в него камней и затопил на
четверть мили ниже лесопилки, стоявшей над маленькой, речкой, – чтобы мне легко
было найти челнок, когда он опять понадобится.
После этого я выбрался на дорогу и, проходя мимо лесопилки,
увидел на ней вывеску: «Лесопилка Фелпса», а когда подошел к усадьбе – она была
на двести или триста шагов подальше, – то, сколько ни глядел, все-таки ни– кого
не увидел, хотя был уже белый день. Но я не собирался пока ни с кем
разговаривать – мне надо было только посмотреть, где у них что находится. По
моему плану, мне надо было прийти туда из городка, а не с реки. Так что я
только поглядел и двинулся дальше, прямо в город. И что же вы думаете? Первый
человек, на которого я там наткнулся, был герцог. Он наклеивал афишу:
«Королевский Жираф», только три представления, – все как в прошлый раз. Ну и
нахальство же было у этих жуликов! Я наткнулся на него неожиданно и не успел
увильнуть. Он как будто удивился и говорит:
– Эге! Откуда это ты? – Потом как будто даже обрадовался и
спрашивает: – А плот где? Хорошо ли ты его спрятал?
– Вот и я вас то же самое хотел спросить, ваша светлость.
Тут он что-то перестал радоваться и говорит:
– Это с какой же стати ты меня вздумал спрашивать?
– Ну, – говорю, – когда я вчера увидал короля в этой
распивочной, то подумал: не скоро мы его затащим обратно на плот, когда-то он
еще протрезвится; вот и я пошел шататься по городу – надо же было куда-нибудь
девать время! А тут один человек пообещал мне десять центов за то, чтобы я
помог ему переправиться на лодке за реку и привезти оттуда барана; вот я и
пошел с ним; а когда мы стали тащить барана в лодку, этот человек дал мне
держать веревку, а сам стал подталкивать его сзади; но только баран оказался
мне не по силам: он у меня вырвался и удрал, а мы побежали за ним. Собаки мы с
собой не взяли, вот и пришлось гоняться за бараном по берегу, пока он не
выбился из сил. Мы гонялись за ним до темноты, потом перевезли его в город, а
после того я пошел к плоту. Прихожу – а плота нету. «Ну, – говорю себе, –
должно быть, у них вышла какая-нибудь неприятность и они удрали и негра моего с
собой увезли! А этот негр у меня один-единственный, а я на чужой стороне, и
никакого имущества у меня больше нет, и заработать на хлеб я тоже не могу». Сел
и заплакал. А ночевал я в лесу. Но куда же все-таки девался плот? И Джим где?
Бедный Джим!
– Я почем знаю… то есть насчет плота. Этот старый дурак тут
кое-что продал и получил сорок долларов, а когда мы отыскали его в распивочной,
у него уже повытянули все деньги, кроме тех, что он истратил на выпивку. А
когда я поздно ночью приволок его домой и плота на месте не оказалось, мы с ним
так и подумали: «Этот чертенок, должно быть, украл наш плот и бросил нас, уплыл
вниз по реке».
– Как же это я бросил бы своего негра? Ведь он у меня
один-единственный, одна моя собственность.
– Мы про это совсем забыли. Привыкли думать, что это наш
негр, вот в чем дело… ну да, считали его своим; да и то сказать: мало, что ли,
мы с ним возились? А когда мы увидели, что плот пропал и у нас ничего больше
нет, мы решили: не попробовать ли еще разок «Жирафа»? Ничего другого не
остается. Вот я и стараюсь, с самого утра во рту маковой росинки не было. Где у
тебя эти десять центов? Давай их сюда!
Денег у меня было порядочно, так что я дал ему десять
центов, только попросил истратить их на еду и мне тоже дать немножко, потому
что я со вчерашнего дня ничего не ел. На это герцог ни слова не ответил, а
потом повернулся ко мне и говорит:
– Как по-твоему, негр на нас не донесет? А то мы с него всю
шкуру спустим!