Я разленился, мне было очень хорошо и совсем не хотелось
вставать и готовить завтрак. Я было опять задремал, как вдруг мне послышалось,
что где-то выше по реке раскатилось глухое «бум! «. Я проснулся, приподнялся на
локте и прислушался; через некоторое время слышу опять то же самое. Я вскочил,
побежал на берег и посмотрел сквозь листву; гляжу, по воде расплывается клуб
дыма, довольно далеко от меня, почти наравне с пристанью. А вниз по реке идет
пароходик, битком набитый народом. Теперь-то я понял, в чем дело! Бум! Смотрю,
белый клуб дыма оторвался от парохода. Это они, понимаете ли, стреляли из пушки
над водой, чтоб мой труп всплыл наверх.
Я здорово проголодался, только разводить костер мне было
никак нельзя, потому что они могли увидеть дым. Я сидел, глядя на пороховой
дым, и прислушивался к выстрелам. Река в этом месте доходит до мили в ширину, а
в летнее утро смотреть на нее всегда приятно, так что я проводил бы время очень
недурно, глядя, как ловят мой труп, если бы только было чего поесть. И тут я
вдруг вспомнил, что при этом всегда наливают ртуть в ковриги хлеба и пускают по
воде, потому что хлеб всегда плывет прямехонько туда, где лежит утопленник, и
останавливается над ним. Ну, думаю, надо смотреть в оба: как бы не прозевать,
если какая-нибудь коврига подплывет ко мне поближе. Я перебрался на
иллинойсский край острова; думаю – может, мне и повезет. И не ошибся: гляжу,
плывет большая коврига, и я уже было подцепил ее длинной палкой, да
поскользнулся, и она проплыла мимо. Конечно, я стал там, где течение ближе
всего подходит к берегу, – настолько-то я смыслил. Через некоторое время
подплывает другая коврига, и на этот раз я ее не упустил. Я вытащил затычку,
вытряхнул небольшой шарик ртути, запустил в ковригу зубы. Хлеб был белый, какой
только господа едят, не то что простецкая кукурузная лепешка.
Я выбрал хорошенькое местечко, где листва была погуще, и
уселся на бревно, очень довольный, жуя хлеб и поглядывая на пароходик. И вдруг
меня осенило. Говорю себе: уж, наверно, вдова, или пастор, или еще кто-нибудь
молился, чтобы этот хлеб меня отыскал. И что же, так оно и вышло. Значит,
правильно: молитва доходит, – то есть в том случае, когда молятся такие люди,
как вдова или пастор; а моя молитва не подействует. И, по-моему, она только у
праведников и действует.
Я закурил трубочку и довольно долго сидел – курил и смотрел,
что делается. Пароходик шел вниз по течению, и я подумал, что, когда он
подойдет ближе, можно будет разглядеть, кто там на борту, а пароход должен был
подойти совсем близко к берегу, в том месте, куда прибило хлеб.
Как только пароходик подошел поближе, я выколотил трубку и
побежал туда, где я выловил хлеб, и лег за бревно на берегу, на открытом месте.
Бревно было с развилиной, и я стал в нее смотреть.
Скоро пароходик поравнялся с берегом; он шел так близко от
острова, что можно было перекинуть сходни и сойти на берег. На пароходе были
почти все, кого я знал: отец, судья Тэтчер, Бекки Тэтчер, Джо Гарпер, Том Сойер
со старухой тетей Полли, Сидом и Мэри и еще много других. Все разговаривали про
убийство. Но тут вмешался капитан и сказал:
– Теперь смотрите хорошенько! Здесь течение подходит всего
ближе к берегу: может, тело выбросило на берег и оно застряло где-нибудь в
кустах у самой воды. Во всяком случае, будем надеяться.
Ну, а я надеялся совсем на другое. Все они столпились на
борту и, наклонившись над перилами, старались вовсю – глядели чуть ли не в
самое лицо мне. Я-то их отлично видел, а они меня нет. Потом капитан
скомандовал: «От борта!» – и пушка выпалила прямо в меня, так что я оглох от
грохота и чуть не ослеп от дыма; думал – тут мне и конец. Если бы пушка у них
была заряжена ядром, то они наверняка получили бы то самое мертвое тело, за
которым гонялись. Ну, опомнился – гляжу, ничего мне не сделалось, цел, слава
богу. Пароход прошел мимо и скрылся из виду, обогнув мыс. Время от времени я
слышал выстрелы, но все дальше и дальше; а после того как прошло около часа, и
совсем ничего не стало слышно. Остров был в три мили длиной. Я решил, что они доехали
до конца острова и махнули рукой на это дело. Оказалось, однако, что пока еще
нет. Они обогнули остров и пошли под парами вверх по миссурийскому рукаву,
изредка стреляя из пушки. Я перебрался на ту сторону острова и стал на них
смотреть. Поравнявшись с верхним концом острова, пароходик перестал стрелять,
повернул к миссурийскому берегу и пошел обратно в город.
Я понял, что теперь могу успокоиться. Больше никто меня
искать не станет. Я выбрал свои пожитки из челнока и устроил себе уютное жилье
в чаще леса. Из одеял я соорудил что-то вроде палатки, для того чтобы вещи не
мочило дождем. Я поймал соменка, распорол ему брюхо пилой, а на закате развел
костер и поужинал. Потом закинул удочку, чтобы наловить рыбы к завтраку.
Когда стемнело, я уселся у костра с трубкой и чувствовал
себя сперва очень недурно, а когда соскучился, то пошел на берег и слушал, как
плещется река, считал звезды, бревна и плоты, которые плыли мимо, а потом лег
спать. Нет лучше способа провести время, когда соскучишься: уснешь, а там,
глядишь, куда и скука девалась.
Так прошло три дня и три ночи. Никакого разнообразия – все
одно и то же. Зато на четвертый день я обошел кругом весь остров, исследовал
его вдоль и поперек. Я был тут хозяин, весь остров принадлежал мне, так
сказать, – надо же было узнать о нем побольше, а главное, надо было убить
время. Я нашел много земляники, крупной, совсем спелой, зеленый виноград и
зеленую малину, а ежевика только-только начала поспевать. «Все это со временем
придется очень кстати», – подумал я.
Ну, я пошел шататься по лесу и забрел в самую глубь,
наверно, к нижнему концу острова. Со мной было ружье, только я ничего не
подстрелил: я его взял для защиты, а какую-нибудь дичь решил добыть поближе к
дому. И тут я чуть не наступил на здоровенную змею, но она ускользнула от меня,
извиваясь среди травы и цветов, а я пустился за ней, стараясь подстрелить ее;
пустился бегом – и вдруг наступил прямо на головни костра, который еще дымился.
Сердце у меня заколотилось. Я не стал особенно разглядывать,
осторожно спустил курок, повернул и, прячась, побежал со всех ног обратно.
Время от времени я останавливался на минуту там, где листва была погуще, и
прислушивался, но дышал так громко, что ничего не мог расслышать. Прокрался еще
подальше и опять прислушался, а там опять и опять. Если я видел пень, то
принимал его за человека, если сучок трещал у меня под ногой, я чувствовал себя
так, будто дыхание мне кто-то переломил пополам и у меня осталась короткая
половинка.
Когда я добрался до дому, мне было здорово не по себе, душа
у меня совсем ушла в пятки. «Однако, думаю, сейчас не время валять дурака». Я
поскорей собрал свои пожитки и отнес их в челнок, чтобы они не были на виду;
загасил огонь и разбросал золу кругом, чтобы костер был похож на прошлогодний,
а потом залез на дерево.