Книга из человеческой кожи - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Ловрик cтр.№ 63

Джанни дель Бокколе

Вся Венеция только об этом и говорила, о страшном пожаре в студии Сесилии Корнаро и о том, что она обожгла себе руку. Я сам отправился на другой берег канала, к ней в студию, чтобы попросить прощения, потому что именно я навлек на нее эти несчастья.

Во дворе еще попахивало гарью, а с потолочных балок время от времени слетали черные хлопья сажи. Океаны лиц, вспомнил я, продолжающих невидимыми жить здесь. Говорили, что вандалы уничтожили сотню портретов, никак не меньше.

Наверху, на дверях в ее студию была пришпилена записка со словами: «Уехала рисовать за границу. Кот останется голодным. Покормите животное».

В том не было нужды. На полу под дверью лежала кучка куриных косточек, компанию которым составили рыбьи головы и бараньи отбивные, а также блюдечко с монетами, которые оставил кто-то, у кого не было времени зайти в лавку. Значит, к Сесилии Корнаро уже заходило много людей, как она наверняка и рассчитывала: котяра, толстый и довольный, лежал и сладко облизывался на пороге. Я уж хотел было пройти мимо, но хитрюга вытянул лапу, загораживая мне дорогу. Я уронил монетку, которую он ловко отправил в блюдечко, и кивнул.

Тогда только и разговоров было о том, что Сесилия Корнаро покинула Венецию навсегда, потому что ни сама она, ни ее картины больше не чувствовали здесь себя в безопасности. Стыд и позор для нашего города — выгнать такую гениальную женщину! Пропадет столько венецианских лиц, потому что Сесилия Корнаро их не нарисует. А что будет со всеми благородными семействами, которые останутся без своих портретов? Как они отыщут богатых чужестранцев, чтобы выдать за них замуж своих дочерей, если не смогут отправить их лица для заключения сделки?

Ублюдка братца Марчеллы проклинали от мансард до подвалов, когда благородные господа узнавали, что некому нарисовать портреты их жен.

Но я видел на его лице самодовольную улыбку, когда он слышал эти проклятия, пес дьявола.

Мингуилло Фазан

Братья Fatebenefratelli засыпали меня раздражающими отчетами о состоянии здоровья Марчеллы. Они совершенно неправильно поняли свою роль. Святые добродетельные братья уверовали в то, что могут вылечить мою сестру, чем оказали мне медвежью услугу. Падре Порталупи с энтузиазмом предвкушал, как быстро она сможет вернуться к своей семье. Настроение у меня окончательно испортилось, когда я запоздало сообразил, что, скорее всего, итог их лечения будет именно таким.

И будь проклят ее мочевой пузырь, но разве и он не начал вести себя пристойно на острове? Отмеченный особой добродетелью брат Порталупи хвастался фармацевтическими антидиуретическими препаратами и диетой, исключавшей такие продукты, как арбуз и спаржа. Марчеллу лечили теплыми ваннами вместо двенадцатичасовых ледяных, которые я предвкушал с таким удовольствием.

Затем падре Порталупи, наивно полагая, что этим доставит мне удовольствие, написал, что добился впечатляющих результатов в лечении ее изувеченной конечности с помощью «Гербария» Апулея Платона. [101]

Кроме того, зеленый лиственный мир острова, как оказалось, вполне подходил Марчелле. Теперь я с горечью вспоминал о том, что она всегда любила сады и растительность, до тех пор, во всяком случае, пока я раз и навсегда не положил конец ее лирическим прогулкам по окрестностям, когда ей было девять лет от роду.

А вскоре падре Порталупи принялся докучать мне просьбами выделить ей небольшое содержание, дабы Марчелла могла покупать книги для чтения и бумагу для письма и рисования. Я решительно отказал в деньгах. Падре Порталупи написал в ответ, что он решил открыть библиотеку для моей сестры, под надлежащим присмотром, разумеется, дабы она могла читать труды по истории, естествознанию, языкам и прочим образовательным предметам.

«В бумаге, — заявлял он, — наши пациенты никогда не имеют отказа, равно как и в воде и воздухе».

Его осторожно брошенный мне вызов и явственно читающийся между строк упрек в мелочности наполнили мой рот привкусом желчи. Поначалу я хотел написать и настоять на применении пиявок, но потом не рискнул вызывать противостояние на этой стадии. Получение печатей и заверение документов о заключении Марчеллы в сумасшедший дом затянулось на неопределенное время, а это означало, что мне придется полагаться на свои неофициальные договоренности с братьями о том, что она останется на Сан-Серволо.

Одно за другим я получал уведомления о том, что она делает грандиозные успехи в исцелении.

«Как интересно: ее брови вновь отросли, обретя безупречную симметрию. Она более не пугается, когда дверь в ее комнату отворяется, и спокойно улыбается каждой сиделке. Она овладела несколькими гимнастическими упражнениями и становится крепче день ото дня. Она без всяких возражений следует нашему распорядку. Ее менструальный цикл остается регулярным. Лекарства она принимает, не протестуя».

Я возражал: «Но она призналась в своих грехах и прошла курс нравственного лечения?»

«Ваша сестра, — ответил падре Порталупи, — не разговаривает, как вам известно. Тем не менее своим безукоризненным поведением дает нам понять, что нравственно исцелилась. Меня даже беспокоит тот факт, что она стала чересчур покорной…» Я в ярости расхаживал по своему кабинету. Нравственно исцелилась? И этого достаточно, чтобы отправить ее домой? Марчелла умело разыграла свою карту с молчанием.

Я решил, что, пожалуй, стоит внести падре Порталупи в свой маленький список личных врагов, в котором уже числились доктор Санто, Сесилия Корнаро, Испанская мадам и похититель завещания, со всеми из которых, за исключением последнего, было покончено раз и навсегда.

Доктор Санто Альдобрандини

Я нашел работу и жилье в монастыре близ Тревизо, где принимали на лечение больных. Затем написал Джанни, чтобы он знал, где я нахожусь, и поинтересовался новостями. Он очень долго не отвечал мне. Я понял, что ему нечего сообщить мне. Значит, Марчелла по-прежнему уверена в том, что я люблю жену Мингуилло.

Тем временем Наполеон вновь заинтересовался моей карьерой. Если ему когда-либо и требовались хирурги, то как раз на его новой войне против царской России.

К весне 1812 года я оказался среди плавающих обломков кораблекрушения в числе тридцати двух тысяч итальянских солдат, которых течение судьбы медленно влекло к русскому фронту, причем в своем распоряжении мы имели преступно мало провианта. Наступил сентябрь, и Grande Armée [102] рыскала по опустевшим улицам Москвы в поисках ночлега и хлеба. В наших жалких армейских кострах вскоре сгорел весь город. В октябре мы столкнулись с настоящим противником: холодом и некомпетентностью тех, кто должен был содержать нас накормленными и одетыми. Пятого ноября выпал первый снег. И после этого все, что я помню, это голод, заснеженные просторы и свой скальпель, режущий замерзшую плоть.