Том приналег – и под двойным давлением любопытства и
предстоящей награды приналег с таким воодушевлением, что добился блестящих
успехов. За это Мэри подарила ему новенький перочинный ножик с двумя лезвиями
ценой в двенадцать с половиной центов; и нахлынувший на Тома восторг потряс его
до основания. Правда, ножик совсем не резал, зато это была не какая-нибудь
подделка, а настоящий ножик фирмы Барлоу, в чем и заключалось его непостижимое
очарование; хотя откуда мальчики Западных штатов взяли, что это грозное оружие
можно подделать и что подделка была бы хуже оригинала, совершенно неизвестно и,
надо полагать, навсегда останется тайной. Том ухитрился изрезать этим ножиком
буфет и уже подбирался к комоду, как его позвали одеваться в воскресную школу.
Мэри дала ему жестяной таз, полный воды, и кусок мыла; он
вышел за дверь и поставил таз на скамейку, потом окунул мыло в воду и опять
положил его на место; закатал рукава, осторожно вылил воду на землю, потом
вошел в кухню и начал усердно тереть лицо полотенцем, висевшим за дверью. Но
Мэри отняла у него полотенце, сказав:
– Как тебе не стыдно, Том. Умойся как следует. От воды тебе
ничего не сделается.
Том немножко смутился. В таз опять налили воды; и на этот
раз он постоял над ним некоторое время, собираясь с духом, потом набрал в грудь
воздуху и начал умываться. Когда Том после этого вошел на кухню, зажмурив глаза
и ощупью отыскивая полотенце, по его щекам текла мыльная пена, честно
свидетельствуя о понесенных трудах. Однако, когда он отнял от лица полотенце, оказалось,
что вид у него не совсем удовлетворительный: чистыми были только щеки и
подбородок, которые белели, как маска, а ниже и выше начиналась темная полоса
неорошенной почвы, которая захватила шею и спереди и сзади. Тогда Мэри взялась
за него сама, и, выйдя из ее рук, он уже ничем не отличался по цвету кожи от
своих бледнолицых братьев; мокрые волосы были аккуратно приглажены щеткой, их
короткие завитки лежали ровно и красиво. (Том потихоньку старался распрямить
свои кудри, прилагая много трудов и стараний, чтобы они лежали на голове как
приклеенные; ему казалось, что с кудрями он похож на девчонку, и это очень его
огорчало.) Потом Мэри достала из шкафа костюм, который вот уже два года Том
надевал только по воскресеньям и который назывался «другой костюм», на
основании чего мы можем судить о богатстве его гардероба. После того как он
оделся сам, Мэри привела его в порядок: она застегнула на нем чистенькую
курточку до самого подбородка, отвернула книзу широкий воротник и расправила
его по плечам, почистила Тома щеткой и надела ему соломенную шляпу с
крапинками. Теперь он выглядел очень нарядно и чувствовал себя очень неловко:
новый костюм и чистота стесняли его, чего он терпеть не мог. Он надеялся, что
Мэри забудет про башмаки, но эта надежда не сбылась: Мэри, как полагается,
хорошенько смазала их салом и принесла ему. Том вышел из терпения и заворчал,
что его вечно заставляют делать то, чего ему не хочется. Но Мэри ласково
уговорила его:
– Пожалуйста, Том, будь умницей.
И Том, ворча, надел башмаки. Мэри оделась в одну минуту, и
дети втроем отправились в воскресную школу, которую Том ненавидел от всей души,
а Сид и Мэри любили.
В воскресной школе занимались с девяти до половины
одиннадцатого, а потом начиналась проповедь. Двое из детей оставались на проповедь
добровольно, а третий тоже оставался – по иным, более существенным причинам.
На жестких церковных скамьях с высокими спинками могло
поместиться человек триста; церковь была маленькая, без всяких украшений, с
колокольней на крыше, похожей на узкий деревянный ящик. В дверях Том немного
отстал, чтобы поговорить с одним приятелем, тоже одетым по-воскресному:
– Послушай, Билли, есть у тебя желтый билетик?
– Есть.
– Что ты просишь за него?
– А ты что дашь?
– Кусок лакрицы и рыболовный крючок.
– Покажи.
Том показал. Приятель остался доволен, и они обменялись
ценностями. После этого Том променял два белых шарика на три красных билетика и
еще разные пустяки – на два синих.
Он еще около четверти часа подстерегал подходивших мальчиков
и покупал у них билетики разных цветов. Потом он вошел в церковь вместе с
ватагой чистеньких и шумливых мальчиков и девочек, уселся на свое место и завел
ссору с тем из мальчиков, который был поближе. Вмешался важный, пожилой
учитель; но как только он повернулся спиной, Том успел дернуть за волосы
мальчишку, сидевшего перед ним, и уткнулся в книгу, когда этот мальчик
оглянулся; тут же он кольнул булавкой другого мальчика, любопытствуя послушать,
как тот заорет: «Ой!» – и получил еще один выговор от учителя. Весь класс Тома
подобрался на один лад – все были беспокойные, шумливые и непослушные. Выходя
отвечать урок, ни один из них не знал стихов как следует, всем надо было
подсказать. Однако они кое-как добирались до конца, и каждый получил награду –
маленький синий билетик с текстом из Священного писания; каждый синий билетик
был платой за два выученных стиха из Библии. Десять синих билетиков равнялись
одному красному, их можно было обменять на красный билетик; десять красных
билетиков равнялись одному желтому; а за десять желтых директор школы давал
ученику Библию в дешевом переплете (стоившую в то доброе старое время сорок
центов). У многих ли из моих читателей найдется столько усердия и прилежания,
чтобы заучить наизусть две тысячи стихов, даже за Библию с рисунками Доре
[1]? Но
Мэри заработала таким путем две Библии в результате двух лет терпения и труда,
а один мальчик из немцев даже четыре или пять. Он как-то прочел наизусть три
тысячи стихов подряд, не останавливаясь; но такое напряжение умственных
способностей оказалось ему не по силам, и с тех пор он сделался идиотом –
большое несчастье для школы, потому что во всех торжественных случаях, при
посетителях, директор всегда вызывал этого ученика и заставлял его «из кожи
лезть», по выражению Тома. Только старшие ученики умудрялись сохранить свои
билетики и проскучать над зубрежкой достаточно долго, чтобы получить в подарок
Библию, и потому выдача этой награды была редким и памятным событием; удачливый
ученик в этот день играл такую важную и заметную роль, что сердце каждого
школьника немедленно загоралось честолюбием, которого хватало иногда на целых
две недели. Быть может, Том не был одержим духовной жаждой настолько, чтобы
стремиться к этой награде, но нечего и сомневаться в том, что он всем своим
существом жаждал славы и блеска, которые приобретались вместе с ней.