— Она еще более испорчена, чем я думал. Она делала куда худшие вещи, чем я мог предполагать. Я тратил время, силы и любовь на обыкновенную… — он не закончил фразу и после паузы сказал: — Собственно, теперь уже все равно.
— Майя молода и легкомысленна, — сказала Франка. — Вероятно, она станет нормальным человеком, когда хорошенько перебесится.
— Не знаю. Честно говоря, я в этом сомневаюсь. Она сегодня кое-что рассказала мне о себе. Любой нормальный человек осудит ее за это. У нее нет морали, Франка, нет, ни в малейшей степени. У нее нет чувства чести, у нее нет гордости, которую обычно теряют вместе с честью. У нее нет моральных границ, она не останавливается ни перед чем. Чувства других людей интересуют ее не больше, чем придорожная пыль. Ей безразличны понятия о чужой собственности, а уж о таких замшелых вещах, как закон и порядок, она и вовсе не имеет понятия. Эти ценности не имеют в ее глазах никакого значения. Это не только юношеское легкомыслие или потребность прожигать жизнь. Это ее характер — безнравственный и бесчестный. Господи, и я любил эту женщину, — Алан говорил тихим надтреснутым голосом. — Я и в самом деле любил эту женщину.
Франка не имела ни малейшего понятия, что мог узнать Алан о Майе, но поняла, что он потрясен до глубины души и находится на грани срыва. Ему было настолько плохо, что он уже не искал утешения и успокоения в алкоголе, ибо в этом случае он до утра осел бы в каком-нибудь кабаке. Франку тронуло его отчаяние, и она сказала:
— Это очень плохо, я знаю. Это очень тяжело вдруг узнать о человеке всю его подноготную. Это не обязательно должно быть что-то драматичное. Думаю, что это всегда тяжело — вдруг заглянуть в самые сокровенные уголки души другого человека. Это знание разрушает иллюзии, уничтожает сотворенный нами образ, и нам бывает трудно с ним примириться. Оно причиняет страдание и лишает опоры.
Он снова повернулся к Франке. Он был очень расстроен и подавлен, но взгляд его оказался неожиданно мягким.
— Да, это так. Мы теряем равновесие, когда нас лишают иллюзий. Возможно, это зависит от того, что в такие моменты оказываются под вопросом наши способности к суждениям. В какой еще сфере мы обманываемся так болезненно? Почему мы раньше не понимали, что происходит? Почему мы были так слепы и глухи?
— Дело не только в этом, — возразила Франка. — Конечно, нас охватывают сомнения, страх, неуверенность. Но я думаю, что самое худшее из всего — это раны, нанесенные чувствам. Они страдают куда больше, чем способности к суждению. Нет, наверное, ничего более болезненного, чем обманутые чувства.
— Со временем эти раны заживают, — тихо сказал Алан, скорее самому себе, чем Франке, — это мы, по крайней мере, знаем. Со временем они заживают.
Она бы с радостью сказала ему что-нибудь утешительное, то, что смогло бы укрепить его дух и излечить от безнадежности, но что она могла сказать, кроме прописных истин, которые он знал не хуже его, истин, рожденных умом, но не трогающих сердце.
— От Кевина Беатрис узнала о Хелин нечто такое, что совершенно выбило ее из колеи, — сказала она. Беатрис не взяла с Франки слово, что она никому об этом не расскажет; Франка, правда, и сама понимала, что Беатрис поделилась с ней сокровенным, но подумала, что может вместо Беатрис рассказать эту историю ее сыну, хотя бы для того, чтобы отвлечь его от горестных мыслей. Чтобы показать, что то, что произошло с ним, может произойти с любым человеком, что такие неприятности могут в любой момент коснуться каждого.
— О Хелин? — удивленно спросил Алан. — Что же такое знал Кевин, что было бы неизвестно Беатрис?
— О, думаю, что Хелин доверяла Кевину, как никому другому. Она побаивалась острого языка Беатрис, но с душкой Кевином чувствовала себя вполне уверенно.
Алан усмехнулся, стараясь, правда, не выглядеть насмешливым.
— У нашей доброй Хелин была тайная любовная связь? Страстный многолетний роман, о котором никто не знал?
Франка ответила Алану улыбкой, только затем, чтобы она не сразу угасла.
— Нет, думаю, что она осталась верна своему Эриху и после смерти. И для этого были веские причины: прежде чем умереть, муж сделал ее сказочно богатой женщиной.
— Хелин была богата? — недоверчиво спросил Алан. — Наша Хелин?
— Она сидела на мешке с деньгами. В буквальном смысле слова. Большую часть своих денег она держала в платяном шкафу. Но время от времени она переводила более или менее крупные суммы на различные банковские счета. В целом ее состояние можно оценить где-то в полмиллиона фунтов. Она постоянно выручала Кевина из его финансовых неприятностей — вероятно, для того чтобы сделать себя интересной и привлекательной для него и во что бы то ни стало сохранить его расположение. В какой-то момент до Кевина дошло, что у Хелин не может быть таких денег при ее скромной пенсии, и он прямо спросил Хелин, откуда у нее деньги. Она не смогла сдержаться и рассказала ему правду. С тех пор Кевин стал ее постоянным клиентом. Он выкачивал из нее деньги десятками тысяч.
— Но откуда, — в полном замешательстве спросил Алан, — у Хелин было такое состояние? Я хочу сказать, где взял эти деньги Эрих, если, как вы говорите, Хелин получила их от него?
— У евреев, — ответила Франка. — Эрих обогатился на еврейской собственности. Во время войны он часто бывал во Франции. Он присвоил себе огромное количество денег и ценностей французских евреев, которых выселяли из их домов и депортировали. На Гернси жили две состоятельные еврейские семьи, и Эрих обещал переправить их в Англию за передачу ему всего их имущества. Он получил, что хотел, а потом передал этих несчастных в руки береговой охраны, которая их тут же расстреляла. Во всяком случае, он оставил после смерти неплохо обеспеченную вдову, которая была богаче, чем все думали.
— Хелин знала? — поинтересовался Алан. — Я имею в виду, знала ли она во время войны, чем занимался ее муж, и что в их доме накапливается внушительное состояние.
Франка покачала головой.
— Нет, этого она не знала. Он сказал ей о деньгах и ценностях только в день своей смерти. Она сидела с ним все последние часы. За это время он успел рассказать ей о деньгах и сказал, как их найти. Беатрис была в саду и, естественно, ничего не слышала.
— Бог ты мой, — пробормотал Алан, — и все эти годы…
— …она молчала. Обладание таким состоянием делало ее слишком сильной, и, в конце концов, Беатрис выставила бы ее за дверь.
— Она всегда жаловалась, что у нее мало денег, — вспомнил Алан. Он был в замешательстве. — Иногда она при нас подсчитывала свою пенсию и приговаривала, что этого слишком мало, чтобы жить, но слишком много, чтобы умереть. Ей как-то удалось убедить нас, что это правда. У нее и в самом деле было мало денег.
— Это была одна из ее хитростей. Она хотела заставить Беатрис всю жизнь о ней заботиться, — сказала Франка. — Она боролась всеми средствами. Хелин была абсолютно эгоцентрической личностью.
— И только Кевин знал правду…