Беатрис резким жестом отмахнулась от этого утешения.
— Мне не нужно юридическое определение того, что я сделала, меня интересует моральная сторона дела. И мы обе превосходно понимаем, что это было убийство, не так ли? Мы не можем его приукрасить.
— Но вы же не можете отрицать, что спасение Эриха означало убийство Пьера. Но Пьер был куда более невинной жертвой, чем Эрих.
— Но нашим мотивом было не спасение Пьера. Меня же интересует то, что мы чувствовали в глубине души. Внешне мы — и я это понимаю — выглядели не так уж плохо. Эрих был нацистским бонзой. На его счету были преступления, он душой и телом, верой и правдой служил своему преступному режиму. И мы, на самом деле, спасли Пьера — молодого французского военнопленного, которого Эрих годами мучил и унижал. Думаю, никто не осудил бы нас за то, что мы сделали. Но я-то знаю, что не за верность Гитлеру мы оставили Эриха умирать, и не из-за Пьера. Просто Хелин хотела от него освободиться. Она вышла замуж не за того человека и не знала, как ей выйти из этого положения. Как только Хелин представилась возможность, она тотчас за нее ухватилась и использовала. Так просто, и ничего героического. Обычное убийство опостылевшего супруга, которое — ни в малейшей степени — не имеет отношения к войне, преследованиям или бедствиям того времени.
— Но какой мотив был у вас? — спросила Франка, и Беатрис ответила ей удивленным взглядом.
— Мой мотив?
— Да. Вы рассказали мне о мотиве Хелин, но каков был ваш мотив? Юная Беатрис была сильной и умной девушкой, зрелой личностью, что она не раз доказывала делом. Вы могли незаметно выскользнуть из дома и привести врача, вместо того чтобы лежать в саду и затыкать себе уши, чтобы не слышать предсмертных стонов Эриха.
Сейчас, стоя на набережной, Франка вспомнила ответ Беатрис — простой, ясный и искренний.
— Моим мотивом была месть. Месть за оккупацию моего острова. Месть за изгнание моих родителей. Месть за годы, которые он незаконно провел в моем доме. Я не убила его собственноручно, но не видела никаких причин не дать ему умереть.
«Да, — подумала Франка, — это можно понять. Никто не сможет упрекнуть за это Беатрис. Никто бы этого не сделал. Но она не смогла себе этого простить. Она не смогла покончить с этим в своей душе».
— Вы посвятили в это дело и доктора Уайетта? — деловито спросила Франка, просто для того, чтобы что-то сказать. Она не ждала ответа от Беатрис, но она заговорила сама.
— Мы были вынуждены ему все рассказать. Он не мог теперь сказать, что из-за Пьера уже был в доме. Он выписал на Эриха свидетельство о смерти, в котором было сказано, что Эрих хотел убить себя выстрелом в голову, но не смог этого сделать и выстрелил себе в грудь. Пуля прошла чуть выше сердца. Доктор Уайетт позаботился о том, чтобы труп увезли и похоронили. Он пообещал нам, что будет хранить тайну о том, что в действительности произошло в первый день мая сорок пятого. Ему мы, конечно, сказали, что хотели спасти Пьера. Уайетт воспринял это, как безвыходную ситуацию, в которой мы поступили единственным разумным способом. Он был очень благодарен нам, что мы ничего ему не сказали, когда он приехал к нам днем, так как ему было бы очень трудно поступиться своим врачебным долгом и клятвой и отказать в помощи Эриху. Но он ничего не знал, и поэтому его совесть абсолютно чиста. Уайетт сказал, что обо всем поставит в известность жену, так как она знала, что он был в пять часов у Пьера, а потом все время находился дома, и до него вполне можно было дозвониться. Миссис Уайетт крепко хранила эту тайну всю жизнь и хранит ее до сих пор. Сейчас ей девяносто, и думаю, что она уже никогда и никому ничего не скажет.
«Пять человек, — думала Франка, — пять человек знали эту тайну и молчали. И именно она, эта тайна, привязывала ее к Хелин крепче, чем она сама думала. Они вместе совершили преступление. Это преступление сковало их одной цепью, пусть даже они сами этого не сознавали».
Она пошла дальше и вдруг увидела сидящего на скамье человека. Еще не видя его лица, она поняла, что это Алан.
Она успела уже довольно далеко отойти от «Террасы» и оказалась на широкой улице, спускавшейся к пирсу, с которого на паромы грузили автомобили туристов. На больших щитах были написаны названия паромных связей и указаны полосы, на которые надо перестраиваться. В этот ночной час здесь почти никого не было. Большие люминесцентные лампы отбрасывали синеватый свет на парковки и опустевшие учреждения. Волны тихо бились в каменную облицовку набережной.
Она подошла к Алану и нерешительно сказала:
— Алан? Мы вас уже потеряли.
Он обернулся и посмотрел на нее.
— Ах, Франка, это вы. Что вы здесь делаете в такой поздний час?
Она с удивлением поняла, что Алан не пьян. Нет, он, конечно, выпил в течение дня пару бокалов вина, но это была пренебрежимо малая величина. Поход по кабакам, которого так боялась Беатрис, видимо, сегодня не состоялся.
— Я сказала, что мы вас потеряли — ваша мама и я.
— Где мама?
— Я отправила ее домой. Она сегодня неважно себя чувствует. Хелин и… все прочее, — она сделала неопределенный жест. — Да вы и сами знаете.
— Да, я знаю.
Он принялся снова смотреть на воду, и Франка, недолго поколебавшись, села рядом с ним.
— Вы не хотите поехать домой? — спросила она. — Не можете же вы просидеть здесь всю ночь.
— Который теперь час?
— Уже двенадцатый час. Если точно, то половина двенадцатого.
— Не знаю. Я бы посидел здесь еще немного.
— Беатрис сильно волнуется.
Он желчно рассмеялся.
— Держу пари, она думает, что я надрался до посинения! И поэтому решила прочесать Сент-Питер-Порт, не так ли? Ради этого вы жертвуете своим временем и ночным отдыхом. Мама думает, что я шатаюсь по улицам или упал в воду.
Первым побуждением Франки было возразить: «Нет, что вы, мы просто тревожились за вас, потому что вы долго не возвращались!» — но потом решила, что это будет слишком фальшиво и нечестно.
— Разве это удивительно, что она так думает? — спросила Франка. — Не думаю, что вам стоит на это обижаться.
Он отрицательно покачал головой.
— Нет, обижаться мне не на что.
— Но вы не пьяны, — сказала Франка. — Ваша мама испытает большое облегчение.
— И очень удивится, — сказал он. — В первую очередь, удивится.
Он снова отвернулся.
— Может быть, мне лучше уйти, — спросила Франка, — и оставить вас в покое?
Он довольно долго молчал, и Франка уже собиралась повторить вопрос, а потом вдруг неожиданно сказал:
— Я расстался с Майей. Окончательно и бесповоротно.
— Почему? — спросила Франка и в следующий момент едва не влепила себе пощечину за такую бестактность. Она знала Майю, знала, что она сделала Алану. И Алан знает, что она это знает. «Каким глупым показался ему мой вопрос», — подумала она. Но Алан, помолчав заговорил совершенно спокойно.