«Есть такая интересная штуковина –
психологическая вовлеченность. Уронил на улице пятьдесят копеек и все
ищешь-ищешь. Просто интересно, куда монетка закатилась. А что у тебя в этот
момент сто рублей из заднего кармана джинсов свистнут, не суть важно. Тут-то
психологической вовлеченности нету», – подумала Ирка мельком, решив
додумать эту мысль позднее, когда у нее будет соответствующее настроение.
В каждый момент жизни человек должен жить
внатяг, с ощущением сюрприза. С эдакой сокрытой от мира шоколадкой во
внутреннем кармане, с ожиданием праздника в душе. Дышать мечтой и жаждой
перемен. Зажравшийся человек – человек перечеркнутый.
Ирка и не заметила, как оказалась у метро.
Мелкий дождь устал уже моросить, и вся сырость перешла в воздух. В плоских
лужах плавали фонари. Торговцы хлопушками, пакетами и бельевыми прищепками дули
на замерзшие пальцы. Небо было усеяно кучками щемяще-грустных звезд, между
которыми рогами кверху плавала узкая ладья луны. Ирка, долго сидевшая сегодня
перед компьютером, близоруко перепутала луну с провисшей рекламной гирляндой.
Внезапно Ирка вспомнила об Антигоне, которого
забыла у Фулоны. Спохватившись, она обернулась, готовая вернуться, и увидела,
что кикимор вперевалку бежит к ней. Его грушевидный нос был свернут набок,
бакенбарды примяты, зато физиономия так и лучилась довольством. Оказалось, что
валькирии для скорости просунули Антигона через решетку, причем просовывать
доверили Таамаг, которая и проделала это со всей богатырской ответственностью.
– А-а, подождали меня! Чтоб вам в люк без
крышки не провалиться и шейку не свернуть, милая хозяечка! – завопил
кикимор.
– Говори что хочешь! Все равно не
пну! – сказала Ирка.
Она давно опытным путем убедилась, что эта
фраза успокаивает Антигона быстрее прочих. Вот и сейчас кикимор попыхтел
немного и покорно зашлепал по мокрому асфальту.
Они были уже на эскалаторе, который Антигон
недолюбливал из-за возможности застрять ластами, когда Ирка повернулась к
кикимору и серьезно спросила:
– Слушай, Антигон… вот что меня смущает…
ведь, в общем-то, если разобраться, я не сильно хуже остальных валькирий. Почти
каждую можно в чем-то упрекнуть. Почему же именно меня перестает слушаться
копье? И на моих силах сказывается всякое мелкое нарушение кодекса, всякая
внутренняя слабость? Что я, рыжая?
Антигон серьезно посмотрел на нее.
– Они, хозяйка, плывут на одном корабле,
сообща, и силы у них общие. Вы же, хозяйка, одиночка и плывете на утлом челноке
своего одиночества. Ничего удивительного, что им проще. Понимаете?
Ирка мотнула челкой.
– Не особо.
– Да, хозяйка, они не идеальны. У каждой
свои недостатки, но все вместе они единое целое. Одна падает, а другие ее
подхватывают, хотя, может, и не догадываются, что подхватывают. Когда корабль
большой, можно его даже пораскачивать немного – он выдержит. А челнок
раскачивать нельзя, и за борт падать нельзя – некому будет вытащить. Ну разве
только старине Антигону!
Кикимор самодовольно разгладил бакенбарды и
тотчас подпрыгнул, спасая перепончатые ласты от прожорливых зубцов эскалатора.
– Так, может, я и не свет вовсе? Можно ли
служить свету, если не ощущаешь себя светом? – обреченно спросила Ирка.
Антигон пугливо замотал всклокоченной башкой.
– Даже и в голову не берите эту глупость,
хозяйка! Сплюньте и язык железной мочалкой потрите! А кому еще служить? Я-то не
очень в этом смыслю, но маманя моя любила повторять: «Пускай скрипучее колесо,
кривое – главное, что в нужную сторону едет!» – сказал он.
Ненадолго заскочив в «Приют валькирий», Ирка
наскоро побросала в рюкзак вещи и устремилась на вокзал.
Глава 2
Письмо от Троила
Ты стоишь тем меньше, чем дороже тебе хочется
казаться.
«Книга Света»
Евгеша Мошкин нежно погладил кастет. В шумное
общежитие озеленителей он отправлялся теперь не иначе чем с подобной
страховкой.
– Пушкина уважаешь? – спросил
Мошкин.
– А если скажу «не уважаю», тогда что?
Локтем с разворота в голову, а потом захват за шею и добив коленом? –
лениво поинтересовался Меф.
Две минуты назад он закончил стоять на кулаках
и теперь валялся на диване, вкушая расслабляющую радость безделья.
Заметив в глазах Евгеши скорбное недоумение,
Меф перестал придуриваться.
– Ну уважаю… Мысль-то какая?
– Помнишь, в царе Салтане есть «ткачиха с
поварихой с сватьей бабой Бабарихой»?
– Это которые вредят?
– Да. Я вот все время пытаюсь понять.
Ткачиха с поварихой понятно, почему завидуют. А сватья баба зачем лезет? Ей-то
какая выгода?
Меф закинул босые ноги на спинку дивана и с
удовольствием пошевелил пальцами.
– Так жизнь устроена. Кому меньше всех
надо, тот больше всех и суется, – предположил он.
Мошкин кивнул, показывая, что принял версию к
сведению. Пряча кастет в карман, он выронил кнопочный нож и наклонился, чтобы
поднять. Однако нож уже был в руке у Мефа, мгновенно скатившегося с дивана. Что
ни говори, а реакция у него была, как у мангуста.
Выщелкнув лезвие, Меф придирчиво осмотрел его.
Сталь, конечно, скверненькая, но заточено на славу. Сразу видно: школа Арея. В
памяти Мефа ясно прозвучал его твердый голос: «Заводишь цацки – следи за ними».
– Знаешь, я только сейчас от этого
освобождаюсь, – сказал Меф задумчиво.
– От чего «от этого»? – не понял
Евгеша.
– Ну от постоянного внутреннего
напряжения. Раньше, когда мы с Ареем тренировались по восемь часов в сутки, я
был как зомби. Встречаешь, например, одноклассника бывшего, болтаешь с ним, а
мозги уже просчитывают: ногой в печень, чтоб хоть немного дернулся и масса тела
вперед сместилась. Тогда уже уйти из-под удара не успеет, если мечом рубануть
по диагонали…
– Зачем рубануть?
Меф закрыл кнопочный нож и вернул Мошкину.
– Да низачем. Просто теоретически,
понимаешь? Мне кассирша в магазине сдачу протягивает, а я прикидываю, как ей
запястье сломать. Или Эдька, к примеру, расщедрится, руку в карман сунет денег
дать, а я соображаю: если бы он, скажем, за пистолетом полез, можно его руку
через карман к бедру ножом выкидным прибить или нельзя?
– А со стороны ты вроде почти нормальный
был, – испуганно произнес Евгеша.