Дома Капернаума
[41]
подбирались вплотную к урезу воды, и, обойдя рыбацкие сети, развешенные для сушки, я омыл лицо и ноги в благословенном озере перед тем, как войти в город. Я думал искать нужного мне человека в синагоге, белое здание которой просматривалось среди яркой зелени чуть дальше по берегу, но, подняв голову после умывания, столкнулся с ним взглядом. Сам не знаю почему, но я узнал его сразу, хотя те, кто рассказывал мне о нем, описывали Иешуа по-разному, и каждое из этих описаний не было до конца точным. В нем не было ничего величественного: он не походил на героя ни ростом, ни статью. Скорее уж Га-Ноцри был хрупок сложением, хотя, глядя на него, было трудно усомниться в его силе, но это относилось более к свойствам внутренним, чем к внешним.
Иешуа был молод, пожалуй, что не старше меня, а, может быть, даже на пару лет младше – точнее с первого взгляда я не определил. Длинные волосы и борода, совсем как у ессея,
[42]
скрывали истинный возраст достаточно надежно, хотя узкий кожаный ремешок, который он носил на голове по греческому обычаю, не давал волосам падать на лицо и открывал лоб. А лоб у Иешуа был высок и чист, как у ребенка, за исключением едва заметного шрама над правой бровью (по-видимому, оставшегося с детских лет) да неглубокой, чуть обозначившейся складки у переносицы. Он улыбался, и глаза у него тоже улыбались – темные, чуть навыкате. Он смешно морщил тонкий с горбинкой нос, и от глаз к вискам разбегались морщинки.
– Ты пришел посмотреть? – спросил он и замолчал в ожидании ответа, чуть склонив голову к плечу.
Потом я узнал, что он всегда так делал, а тогда из-за этой странной детской улыбки и птичьего наклона головы я в первый момент подумал, что передо мной блаженный.
Сопровождающие его люди держались чуть в отдалении, буквально в нескольких шагах за спиной Иешуа, стояли плотной группой, настороженные, чтобы не сказать враждебные по отношению к чужаку. Одним словом – галилеяне.
Пусть от Ершалаима до Галилейского озера
[43]
дорога неблизкая, но я выглядел свежее, чем спутники Иешуа. Если судить по ногам и сандалиям, то не я, а эти люди совершили многодневный пеший переход. От жары на кетонете
[44]
здоровенного бородача, стоящего сразу за спиной Иешуа, выступили белые разводы пота.
– Я пришел послушать, – ответил я, чувствуя неловкость оттого, что меня разглядывает столько недружелюбных взглядов.
Мне казалось, что они видят не только спрятанный на поясе и прикрытый симлой
[45]
кинжал, но слышат мысли, которые роились у меня в голове, подобно встревоженным пчелам.
Я ведь шел сюда не только для того, чтобы услышать, чему учит Га-Ноцри. Я хотел поверить в него. Искренне хотел! Может быть, потому, что устал от собственной веры, которая давно превратилась в неверие. Может быть, потому, что устал жить без веры. Тогда, посередине жизненного пути, мне так хотелось сказать: «Безоговорочно верю в приход машиаха, и хоть он задерживается, я все же каждый день буду ждать его…» Но это было бы ложью. Я не ждал чуда, но в глубине души хотел его…
Разговоры о человеке, проповедующем в синагоге Капернаума, довольно давно велись в Ершалаиме. Среди простых евреев мало мистиков, если не считать нескольких равви, постигших смысл авраамовой «Сефер Йецира»,
[46]
но зато много тех, кто верует в чудеса. Стоило одному путнику принести весть о чудесных исцелениях, произошедших на берегах Генисарета, и по столице волной покатился шепоток: «Сбывается реченное пророком Исайей, сбывается… Сие прежде испей, – скорей сотвори, страна Завулонова, земля Неффалимова и прочий круг живущих у моря и по ту сторону Иордана, – Галилея род языческий возрадуется. Народ, блуждающий во тьме, увидит свет великий; живущие в стороне и во мраке смертном! – и над вами Свет воссияет!»
«Машиах!
[47]
– шептали на базарах. И молодые девушки, и беззубые старухи уносили добрую весть домой, спрятанную в плетенных из лозы корзинах – между ароматными травами, зрелыми смоквами и влажноватым козьим сыром. – Машиах – спаситель!»