Дети Капища - читать онлайн книгу. Автор: Ян Валетов cтр.№ 3

Такое состояние Михаилу было знакомо. После полной нервной отдачи начинался «расслабон», чем-то напоминающий то состояние, которое наступает после ста граммов спирта, выпитых в тяжелом похмелье, когда к черно-белой, нечеткой картинке внезапно возвращается цвет. Ощущение чудом сохранённой жизни пьянило лучше любой выпивки. Сладостное понимание того, что на этот раз, да, миновало, ты дышишь, ты осязаешь мир, наполняло такой радостью, что эмоции было невозможно удержать под контролем.

Вода, в которой они бултыхались, была холодной. Если бы в ванну хлестало горячей водой, им бы точно не поздоровилось: по трубам тек почти кипяток. У Феофании была своя котельная, и газа там не жалели.

– Ты двери не открывай, – зашептал Блинов, суетливо хватая Сергеева за руки. – Пусть кто-то из наших приедет! Не открывай, Умка! Вдруг они еще там?!

– Никого там нет, – сказал Сергеев. – Ушли. Только раненый кричит. Слышишь, Блинчик?

Блинов закивал быстро, как китайский болванчик.

– Слышу. Не открывай. Я никому не верю. Пусть наши приедут. Васильевич пусть приедет.

– Как я тебе их позову? – отозвался Михаил с раздражением. – По батарее? Мобилки в палате остались. Что нам с тобой тут до утра сидеть?

– Они приедут, – произнес Владимир Анатольевич с глубокой убежденностью в голосе. – Вот увидишь. Обязательно приедут. Они узнают, им позвонят.

Внезапно он начал мелко трястись всем телом, залязгал зубами – звонко, как кастаньетами. «Отходняк» продолжался. Господин Блинов начинал приходить в себя.

Сидеть в разгромленном санузле и дальше было словно прятать голову под крыло. Еще через пять минут Блинчик будет соображать нормально и его можно перенести в палату. К тому же Сергеев был уверен, что те, кто в них стрелял, давно покинули здание. Если смогли, конечно. Стрельба внизу была серьезная.

– Не бойся, Вова, – повторил он и принялся оттаскивать от изрешеченных дверей импровизированную баррикаду.

Воды на полу было почти по щиколотку.

В палате было темно – только из коридора в настежь открытую дверь лился мутный свет ламп накаливания. Пахло порохом, в воздухе висел сизый дымок. Сергеев осторожно шагнул из умывальной, с опаской ступая босыми ступнями по хлюпающему ковролину.

Поперек дверного проема, облокотясь о косяк, полулежал мужчина. Рассмотреть его в контражуре Михаил не мог, но именно его стоны они и слышали. Вокруг него растекалась лужа, казавшаяся черной в тени и становившаяся темно-красной, выползая в коридор. Мужчина все время пытался приподняться, подтягивая к животу ногу, но потом опять ее распрямлял, словно полураздавленный кузнечик.

Второе тело, неподвижно лежащее под стеной, Михаил заметил не сразу. Больше в палате никого не было. Медленно, с опаской продвигаясь к выходу, Сергеев наступил на гильзу и зашипел от боли. Гильзы были повсюду, казалось, ими засыпан весь пол в комнате и коридоре. Нападавшие патронов не жалели.

Сергеев наклонился к раненому, перекрывавшему телом проем, – на нем был «камуфляж» с нашивкой «охрана» на левой стороне груди. Несколько пуль угодили в живот – сколько, Сергеев понять не мог, все было залито кровью, а одна, попавшая в бедро, перебила кость и, скорее всего, артерию. Он поднял на Михаила взгляд, совершенно бессмысленный, пустой – жизнь уже покидала тело, застонал утробно, не открывая рта, и умер.

Сергеев много раз видел смерть. Смерть разную: и бессмысленную, и героическую, и случайную. И свыкся с мыслью, что смерть, в любом из ее ликов, столь же естественна, как жизнь.

– Это две стороны одной медали, – говорил Кудрявый, – как орел и решка. Монета взлетает, падает, и в результате выпадет или одно, или другое. Шансы равны. Точно известно – не будет «рубо». Так чего волноваться?

Говорил он это перед выходом из Новороссийска, за четыре дня до того, как сгорел заживо. И было ему всего двадцать девять лет от роду.

Уходя в отставку, Михаил надеялся, что его жизнь изменится навсегда. Что не будет в ней более ничего такого, что холодными зимними вечерами будит не самые приятные воспоминания. Пройдет несколько лет, и из глубин памяти перестанут всплывать лица тех, кто давно ушел из этого мира. По его, Сергеева, вине или к его же сожалению, но ушли. Он всерьез рассчитывал на это. Но…

Человек только предполагает… Вот, оказывается, как много может изменить одна случайная встреча. Или неслучайная? Скорее всего, начало положил случай. А вот дальше…

Слишком уж хватким, дальновидным и жестким политиком был Блинчик. И как искусно под маской обычной дружбы скрывалась заинтересованность. Если бы не та фраза Рашида! Но из песни слов не выбросишь. Да и все, что произошло далее, вплоть до настоящего момента, ложилось в пробитое словами Раша русло как нельзя лучше. В конце концов, разве не случалось в жизни так, что оброненная в произвольный момент времени монета, лопнувший шнурок, раздавшийся телефонный звонок сдвигал с места целую цепь глубинно связанных событий, цепляющихся друг за друга с неожиданным упорством? Разве не было так, что непроизвольно брошенный взгляд, какой-то жест, слово, произнесенное невзначай, запускали таинственный механизм, вызывающий к жизни множество совершенно необъяснимых с точки зрения банальной логики событий, поступков самых разных людей?

Все это попахивало мистикой, но Михаил твердо знал, что мистики в этом не было ни на грош. Миром правила случайность. Ее можно было назвать вероятностью наступления событий, жребием, судьбой, законами больших чисел – все было бы одинаково правильным, но не было бы правдой. Правды не знал никто.

Сергеев никогда не верил в чудеса и знал, что за маской провидения слишком часто скрывается чей-то жесткий расчет. Очень это удобное место для того, чтобы спрятать плохие намерения. Одно дело – склонить голову под ударом судьбы, и совершенно другое – подчиниться злой воле человека. То, что происходило с ним, после встречи с Рашидом не казалось случайностью. Случайностью было то, что в круговороте событий последних дней он не только остался в живых сам (на что учили, в конце-то концов!), но и выволок Блинчика – личность во всех смыслах, конечно, таинственную, но смертную, как и все.

За последние несколько дней вокруг них с Блиновым умерло столько людей, что Михаилу показалось, что он участвует в небольшом военном конфликте.

Но войны не было. За окнами дремал мирный столичный город. Не Нью-Йорк какой-нибудь, со своим Гарлемом, не Чикаго и не дымный Детройт. Был за окнами город Киев, мирный и слегка провинциальный, и весна года 1999 от Рождества Христова. Весна, которую он мог и не пережить, по каким-то важным для Блинова и совершенно непонятным для него, Сергеева, причинам.

«Ты мне все расскажешь, господин Блинов, – подумал Сергеев, ощущая, что в нем закипает злость. – Хорош же столп новой государственности, если за одно нахождение рядом с ним ты можешь отправиться к праотцам. Вот очухаешься, таинственный ты мой, и сразу все мне расскажешь. Не захочешь – уйду к ядреной фене, пусть тебя достреливают, будешь жалеть об этом всю жизнь – сколько там ее у тебя останется? А, судя по тому, как за тебя взялись, то жалеть тебе придется недолго. От силы – сутки».