Мошкин машинально постучал себя пальцами по боковой части
груди – там что-то глухо отозвалось. Некоторое время он прислушивался к этому
звуку, потом понял, что это ребра. У него внутри скелет! Данная мысль, в
общем-то, очевидная, никогда прежде не посещала Евгешу. То, что у других есть
скелеты, он отлично себе представлял, равно как и то, что другие умрут, но что
это произойдет с ним… Эта мысль поразила, испугала его. Мошкин живо представил
себе, как будет лежать в гробу, как станут ползать черви, как после останется
от него один скелет с бочонком ребер, прикрепленных к позвоночнику. Представлял
Евгеша себе это очень живо, и, представляя, знал, что все так и будет, но
одновременно все в нем сопротивлялось смерти, не допускало, что он умрет и
исчезнет. Быть не может, что это произойдет именно с ним. Этого нельзя даже
представить.
«Чушь! – подумал Мошкин. – Что это сегодня со мной? Кривое
утро кривого дня!»
Мошкин открыл дверь и вышел, привычно пригнувшись, чтобы не
задеть макушкой низкое крепление строительных лесов. Извечное противостояние
высокого человека с миром: кресла в машине неудобны, дверные косяки назойливы,
а колени в кафе цепляют стол, заставляя кофе в шатких стаканчиках
опрокидываться в непредсказуемом направлении. Что ни говори, а этот мир заточен
под очень средних людей очень среднего роста.
Оказавшись на улице, Мошкин с облегчением вздохнул. Он
поднял голову и простоял так с минуту, ощущая, как снежинки умывают ему лицо.
Слишком долго находиться в резиденции на Большой Дмитровке он не любил, ощущая,
как мрак въедается в него исподволь, капля за каплей, и медленно, вкрадчиво
заполняет его сознание.
Заставив снежные капли на лице испариться, Мошкин быстро
направился в сторону бульваров. Пешком он мог ходить как угодно долго, быстро и
с удовольствием. Все его многочисленные психозы и не менее многочисленные
комплексы убаюкивались ходьбой.
Бульварное кольцо, на котором Мошкин вскоре оказался, было
расчищено ровно настолько, чтобы мог пройти один человек. Прохожие то и дело
отступали в сторону, пропуская друг друга. Мошкин как человек вежливый,
которому всех было жалко – и дряхлую, невесть зачем вылезшую из дома
старушенцию, и длинноволосого студента, и вымытого с младенческой тщательностью
пузатого чиновника, – оказывался в снегу чаще других. Но одно дело делать добро
по своей воле, и совсем другое, когда тебя вынуждают. Поэтому, когда
звероватый, военно-спортивного вида молодой человек каменным плечом без
церемоний сбил замешкавшегося Евгешу в сугроб, Мошкин не задумываясь заставил
его сигарету вспыхнуть и прогореть с такой стремительностью, что она опалила
нахалу губы и нос. Даже фильтр не спас.
«Моя власть над огнем возрастает. Мне даже не нужно уже
задумываться как. Мне достаточно просто пожелать», – подумал Евгеша без большой
радости. По большому счету, ему при его скромных потребностях вполне хватало
власти над водой.
Обладать столь сильным умением опасно. Это все равно что
постоянно – день и ночь – держать палец на спусковом крючке автомата, у
которого нет даже предохранителя. Никогда не знаешь, когда палец сам собой
дернется и кто в этот момент окажется перед дулом.
А еще через минуту, пропуская молодую женщину, Евгеша
заметил, что та с испугом уставилась на его ноги. Мошкин на всякий случай тоже
испугался, однако после проведенной инспекции ног обнаружил, что с ногами у
него все благополучно. Их количество по-прежнему четное, и ступни смотрят в
обычном направлении. Разве только ноги у него возмутительно сухие для человека,
который трижды в минуту по пояс зарывается в сугроб. Снег отступал прежде, чем
Мошкин его касался. Трусливо жался, образуя вокруг ноги небольшой сантиметровый
зазор. Снег та же вода, а над водой он полновластный хозяин.
В районе Трубной площади, которая теперь превратилась в
снежный котлован, Мошкин неожиданно увидел на дереве белое пятно. Прошел еще
шагов двадцать, и пятно мало-помалу образовалось в кота. Само по себе это
событие не содержало ничего особенно невероятного: кот, ну и кот. В Красную
книгу коты пока не занесены! Другое дело, что кот был уж больно знакомый. В
том, с каким невероятным презрением ко всему, что не входило в его, кота,
непосредственные интересы (все тот же пресловутый треугольник: «кошечки-драки-еда»),
он лежал на ветке – наблюдалось нечто уникально-узнаваемое. По мере того, как
Мошкин подходил, его зрение открывало все новые детали. Странный нетипичный
излом на спине, который вполне мог быть крыльями, отсутствующее ухо, красные
глаза без век…
«Депресняк!» – понял Мошкин ровно на пять секунд позже, чем
это сделал бы на его месте кто-нибудь другой.
Из пасти у Депресняка что-то свешивалось. Приглядевшись,
Мошкин понял, что это рыбий скелет. Он успел даже заметить пучеглазую голову и
разинутый рот. «Странно, – удивился Мошкин, – эта рыба явно лишена утробной
привлекательности. И чего он в ней такого нашел?»
В выпуклых глазах рыбины что-то блеснуло. Что-то
трудноопределимое кольнуло Евгешу в роговицу левого глаза. Мир заволокла
розовая, с радужными краями дымка. Мошкин растерянно моргнул, и дымка
рассеялась.
В следующую секунду кот соскочил с ветки и, ударяя кожистыми
крыльями по воздуху, быстро нырнул в один из переулков. Удирал он с той
продуманной, далекой от паники поспешностью, с которой коты обычно спасаются от
опасности. Но и убегая, упрямый кот продолжал упорно тащить рыбий скелет.
Планов расставаться с ним он явно не вынашивал.
В первую секунду Мошкин решил, что Депресняк убегает от
него, но почти сразу увидел, как две стремительные светлые фигуры, похожие на
мгновенный росчерк пера на пухлом теле снежного мира, нырнули в переулок следом
за котом. Златокрылые! Еще одна боевая двойка уже пикировала навстречу коту с
другого конца переулка.
Мошкин застыл. Четыре златокрылых на одного адского котика!
Расклад для того, кто понимает истинную иерархию, невероятный! Невероятнее, чем
четыре укоризненных, кристально честных генерала-снабженца на одного
стройбатовца с кульком ворованных гвоздей.
«Чем им кот-то досадил? Совсем с ума посходили!» – недоумевал
Мошкин. Он смутно вспомнил, что рейд Черной Дюжины в Эдем взбудоражил свет, и
теперь по городу рыщут десятки боевых двоек златокрылых.
Положение Депресняка было аховое. Он держался невысоко над
землей и почему-то совсем не спешил набирать высоту. Должно быть, понимал, что
высоко в небе златокрылые получат преимущество. Вторую боевую двойку кот
заметил слишком поздно и заметался, пытаясь прорваться к арке. Но тотчас на
пути у него вырос один из златокрылых. Другой попытался броситься на кота сверху,
и Депресняк лишь чудом избежал пленения.
– Брось его! Вот упрямое животное! – закричал кто-то из
златокрылых. Он вскинул было к губам флейту, но почему-то сразу с досадой
опустил ее.